Виктор Кривулин | Данила Давыдов | Екатерина Ловина-Лович | Фаина Гримберг | Илья Оганджанов | Ольга Зондберг | Ольга Гребенникова | Андрей Сен-Сеньков | Валерий Вотрин | Герман Власов | Сергей Серкамон

МАКСИМ КУРОЧКИН

Максим Курочкин - драматург, прозаик. Родился в Киеве в 1970 г. Закончил исторический факультет Киевского университета по специальности "археология", участвовал в раскопках. Впоследствии закончил Литературный институт им. Горького. Живет в Москве. Постоянный участник фестивалей драматургов в Любимовке под Москвой. Наиболее известные постановки: "Истребители" - Русский драматический театр, Вильнюс, 1996 (в 1997 г. эту же пьесу М.Курочкин представлял на Международной ярмарке драматургов в Гданьске (Польша)), "Право капитана "Карпатии" - постановка Олега Меньшикова, Москва, 1999. Был удостоен поощрительной премии "Антибукер" в номинации "драматургия" за 1998 г. (пьеса "Stalowa Wola") с формулировкой "за поиск новых путей в драматургии". Публиковался в журналах "Современная драматургия", "Шестая колонна" и "Dialogi" (Словения), альманахе "Черновик". Отдельное издание: М.Курочкин. Stalowa Wola. (В сер. "Новая пьеса") М., 1999.

ДЕВЯТЬ ЛЕГКИХ СТАРУШЕК

Действующие лица:

Олесь - друг хозяина дома
Петр - хозяин дома
Валентина - старушка
Слуга
Грузчики: Бригадир
                     Назар
                      Самосвал
                      Костик Два Дивана
                      Костик Шайба
                      Грузчик Жена Рожает
                      Спящий грузчик
                      8-й грузчик
                      9-й грузчик
Восемь легких старушек

Картина первая

Бригада из девяти грузчиков у двери двухэтажного особняка в урочище Кожемяки в Киеве.

Бригадир. Господа, нас наняли для того, чтобы мы вынесли из этого дома девять легких старушек. Назар. Назар!
Назар. Что Назар?
Бригадир. Будешь задавать вопросы, уволю.

Дверь особняка открывается. Грузчики надевают рукавицы и заходят в дом. Через минуту они возвращаются со старушками на руках. Назар выходит без старушки. В дверях появляется Слуга.

Слуга (Бригадиру). Вам придется подождать.

Дверь закрывается.

Бригадир. Ждем.

Грузчики кладут старушек на землю.

Самосвал (протяжно). Да-а.
Бригадир. А что вы на меня так смотрите? Все возрасты по-своему хороши. Тут важно другое - профессионал ты или так, сцык-сцык и хоккейная площадка. Я не просто так это говорю, я, к примеру, службу газа беру. Если у тебя на кухне пропан-бутан в полный рост, а на твой вызов никто не чешется, потому что ты человек-дырка и жена тебе рога наставила (это я к примеру, это некоторых, о которых мы все подумали, не касается), так это уже не служба газа, а Пашка-давалка - хочу дам, хочу не дам. Таким макаром и грузчики, и медперсонал и разное... Платишь - везем, лежишь - несем. Грузчик, он как птица - концов не видно. Смелого полета профессия. А Баба Яга ты или обложка с Пентхауса - мне фиолетово. Рабочая этика - страшная вещь.

Картина вторая

Гостиная на втором этаже того же дома. Удобные диваны, глубокие кресла. Африканские статуэтки, модели кораблей, чучела рыб, фотографии, картины, книги. Слуга собирает пустые бокалы. Хозяин, мужчина лет 30-35, сидит в кресле; курит сигару и с улыбкой наблюдает за своим 20-ти летним товарищем, который в сильном волнении мечется по гостиной.

Олесь. Не могу поверить. Нет, невозможно. О... А, ты видел? Ты видел? Нет, ну ты видел первую? А? Шейка совершенно фантастическая, как у жирафа. На веник похожа. (В истерике.) Нет, какие у жирафа складки. Это у слона складки. У жирафа пятна. А, ну пятна тоже были. Были пятна, или нет? Почему ее унесли? Не насмотрелся, еще хочу. Ой, я с ума сойду - что вы мне сделали. Такого еще не было. Как она - на раз, два, три. Раз, два, три - оп. Раз, два... оп. А потом еще ресницами - у старух таких не положено. Три раза. Не могу. Это не передать. Оп, и дымится. Оп, и дымится. Слушайте... (В ужасе.) Что ты сделал!? Это... Это ты сам не понимаешь, что ты сделал. Вот это называется день рождения.
Петр. Взбодрился?
Олесь. Ты спрашиваешь!? Ты спрашиваешь! Это... О-о-о-о... Это... У-у..
Петр. Я рад. Налить что-нибудь?
Олесь. Да... нет. (Думает.) Зачем. Это лишнее. Такое чувство, что я уже навсегда пьян.
Петр. Я рад.
Олесь. А почему так уныло?
Петр. Я рад.
Олесь. Веселее.
Петр. Я рад. Только грустно.
Олесь. Понимаю.
Петр. Да вряд ли.
Олесь. Мне тоже жалко.
Петр. Этих... Нет, я не из-за них.
Петр (старательно, но неумело). Happy birthday to you...
Олесь (меняясь). Ты мне устроил такой подарок, о котором я не мог даже мечтать. Это, ты не понимаешь, это целый лес новых ощущений. Тайга! Шишки, медведи, лоси. А в космосе кто-то вскрывает перочинным ножом консервную банку. И я это чувствую. Ты сам не понимаешь, что ты для меня сделал.
Петр. Это ты пока не осознаешь, что я тебе подарил.
Олесь. Как у них это получалось? Я ничего не мог заметить. Пытался, вот поверишь, даже за руки брал. Хоть что-нибудь, хоть бы намек. Абсолютно! Абсолютно ничего. Улыбается, щурится, ножкой кокетничает. Это же надо видеть... Вот так - туда, сюда. Потом другой - туда, сюда. Потом снова другой ногой. А ты сидишь и думаешь: "Господи, ну ведь ей же сто лет в обед, ну как это допустимо?" И тут вдруг начинается. Я всегда это руками понимал раньше, чем видел. Какая-то... хотел сказать искра, но это не то. Не поменялось ничего, но ты уже чувствуешь, что это не сталь, а тефлон - совершенно другая песня. Понимаешь? Я сложно говорю, а там все просто и понятно. Сперва стекло, а через секунду прозрачная пластмасса. Дерево, а потом воск. Глина - фарфор. И эту перемену нельзя не заметить. Но это мгновение. Это даже не секунда, это... цыпленок секунды. А потом уже глаза. Вот, что хочешь мне говори, а глаза только потом. Вот там, там действительно искра. Пробегает... Фу-х... Пробежала... И еще виден след. И он затухает. А глаз еще долго будет живой - секунды две. Боже, за что мне такой подарок? Нет, я сразу понял. Такого у меня еще не было. С этим ничто не сравнится. Даже приют... Ни в какое сравнение...
Петр. Какой приют?
Олесь. Ну, как же? Первый раз. Помнишь?
Петр. А... конечно. Приятный вечер. Но это не то.
Олесь. Безусловно, не то, абсолютно не то. Но и ничего общего с собраниями у твоего ненормального друга.
Петр. Вот зря ты о нем так. У него, все-таки есть божий дар. Это чувствуется.
Олесь. Ты просто привык к нему. Божий дар, скажешь тоже. Там Божьим даром и не пахло. У парня чувство прекрасного атрофировано начисто. Жаль, что тебя не было на его последней вечеринке. Угадай, до чего додумался этот Спиноза? Ты сейчас поразишься. Вечер в самом разгаре, всем весело и хорошо, звучит приятная музыка, во главе стола сажают шикарный труп - все, как в приличных заведениях.
Петр. Ну?
Олесь. Угадай, что нам подают?
Петр. Ну, как обычно, фрукты какие-нибудь.
Олесь. Фрукты, да? Наивный. Арбуз! Ты можешь себе представить эту картину - арбуз! Даже не дыню какую-нибудь - арбуз!
Петр. Честно говоря, я не совсем понимаю, какая разница - арбуз или дыня.
Олесь. Как это можно не понимать? Во-первых, я не ем арбузы за ужином. Для меня вечер был испорчен. К тому же, я был с девушкой из хорошей семьи. Для нее все это впервые, я пообещал ей тонкие волнения. А тут, откуда ни возьмись, арбуз! Месяц уговаривал пойти со мной поужинать, сулил ей тихую компанию, достойного мертвеца, который будет душевно сидеть и не требовать к себе много внимания... А тут арбуз, будь он проклят. Еще бы тыкву печеную предложили. Как вспомню, злость берет.
Петр. Все равно не понимаю я эти тонкости.
Олесь. Просто он набился тебе в друзья, вот ты его и защищаешь.
Петр. Ты не прав, у него бывает забавно.
Олесь. Бывает. Бывает, не спорю. Но это все равно не твоего уровня человек. Все у него как-то грязно, шаблонно, с ненавистью сделано. Это же я еще не все рассказал про тот вечер... Труп - ладно, труп. Арбуз - пускай арбуз, я уже внутренне смирился и даже девушку убедил, что теперь так носят. Но, когда труп ожил, я рухнул - честно говорю.
Петр (смеется). А по-моему, забавно.
Олесь. Этим приемом шумерских детишек развлекали на новогодних утренниках. Детство человечества какое-то.
Петр. Ну, Олесь Иванович, не угодишь вам.
Олесь. Но ведь ты же сумел.
Петр. Ну, я... Я тебя давно знаю.
Олесь. Ой, любишь ты все-таки прибедняться. "Давно знаю, изучил привычки". Не в этом дело. Отличие принципиальное. Ты подошел с любовью к делу, а для твоего дружка это просто шоу. А с каких это пор холмы киевские родят великих шоуменов? А, не слышу?
Петр. Нужно же когда-нибудь учиться.
Олесь. Не нужно! Что не дано, то не дано. Пусть лучше чему-нибудь хорошему учатся. Жили без этого и еще, слава Богу, тысячу лет проживем. Тут свой огород сурепкой зарос. Но то, что ты сделал...
Петр. Ничего я не сделал.
Олесь. То, что тебе кажется пустяком, для других - адский труд.
Петр. Я не делал ничего.
Олесь. Вот упрямое существо! Как это - ничего? А старухи, что, сами сюда набежали?
Петр. Нет, конечно. Я пригласил их. Так же, как и тебя.
Олесь. Одно дело - ты меня пригласил, другое дело - их. Они не могли отказаться.
Петр. Почему нет, могли.
Олесь. Как это, могли?
Петр. Ничто им не мешало.
Олесь. Значит, они не знали, зачем ты их приглашаешь.
Петр. Как это, не знали? Когда я приглашаю человека, я ему говорю - для чего я его приглашаю. Если, конечно, я не готовлю для него сюрприз. Тебе же я не говорил, что здесь произойдет. Это был мой тебе подарок.
Олесь. А для них, получается, это не было сюрпризом?
Петр. Конечно, нет.
Олесь. Ну хорошо, вопрос тогда в другом - во сколько тебе это обошлось и что ты им подсыпал?
Петр. Что ты имеешь в виду?
Олесь. Сколько ты им заплатил и каким образом ты их отправил на тот свет?
Петр. Так ты все это время думал, что я их... поторопил? Так, что ли?
Олесь. Не придирайся к словам. Я не это говорил. Как? Как тебе это удалось? Я имею в виду - сколько?
Петр. Я заплатил только за такси для Антонины Григорьевны. И то она сопротивлялась.
Олесь. Так... Все, оказывается, гораздо серьезнее.
Петр. Что загрустил?
Олесь. Нет, я, конечно, понимаю. День рождения и все такое... Я оценил - ты сам видел - это не притворство. И не мне, безусловно, не мне, рассуждать о том, что плохо, а что хорошо. Но...
Петр. Но?
Олесь. Но, честно говоря, я очень надеялся, что ты до этого не опустишься.
Петр. До чего?
Олесь. Что ты сделал с ее внуком?
Петр. Каким внуком?
Олесь. Откуда я знаю, кто у нее там? Внук? Внучка? Любимая такса-хромоножка?! Где ты их держишь?
Петр. Ехали - приехали.
Олесь. Антонина Григорьевна мне глубоко симпатична. Умная, тонкая, образованная женщина. Она не заслуживает, чтобы ее так... Она смеялась, смеялась, ты понимаешь? Я рассказывал ей что-то смешное и она смеялась, а потом... оп. Она именно смеялась, а не изображала смех. И каково мне теперь осознавать, что в этот момент она думала о своих родственниках, с которыми сотворят что-то ужасное, если она не будет смеяться и умирать на потребу богатым извращенцам? А, впрочем, прости - я не должен был тебе этого говорить.
Петр. Да нет, это ты должен меня извинить.
Олесь. Прости, я, наверное, не прав. Прости. Человек должен сам отвечать за подарки, которые ему дарят. Но ты должен меня понять - я так отдыхал душой с ними, я совершенно не чувствовал их возраста, они так уютно шутили. Они заботились о том, чтобы меня не испугать, чтобы то, что с ними произойдет... (Стремительно теряет интерес к реальности.) Они все такие милые. И Антонина Григорьевна, и Генеральша, и та - маленькая, седенькая. Как ее?
Петр. Марьяна.
Олесь. Точно, Марьяна. Они все очень хорошие. Там только одна была сволочная.
Петр. Это какая?
Олесь. Ну, черненькая, с такой прической... Эдакая... клякса. Валентина, кажется? Вот это гидра. Прям какая-то... чума венерическая. Я не мог дождаться, когда ее очередь насту... Ой, подожди. Ой! Ой! А я не помню, как она... Слушай, она точно... того? Ой! У нас точно все старушки кончились?

С дивана встает Валентина.

Валентина. Мальчики, я, кажется, немного задремала.

Картина третья

У двери особняка сидят скучающие грузчики. Кто-то спит, кто-то еще читает газету, но чувствуется, что она ему смертельно надоела. Грузчик Жена Рожает ест бутерброд. Костик Два Дивана сбегал в ближайший магазин за водой и теперь грузчики пьют ее прямо из горлышка, передавая друг другу бутылки. Назар подходит к лежащим старушкам.

Бригадир. Назар, сядь.
Назар. Посмотреть уже нельзя?
Бригадир. Сядь, я сказал.
Самосвал. Командир, ты не прав. Пусть человек посмотрит. Они от этого не испортятся.
Бригадир. Я ему так посмотрю, что смотрелка отскочит. Сядь, Назар.
Самосвал. Садись, Назар, у командира была тяжелая неделя, он с утра до вечера по городу летал, заказ подыскивал с мертвяками.
Бригадир. Тебе что-то не нравится?
Самосвал. А если я скажу, что мне это не нравится?
Бригадир. Да идите вы все к черту! Для кого я стараюсь?
Самосвал. Сегодня, наверное, ты персонально для меня постарался.
Бригадир. Да делайте, что хотите, мне по барабану.

Некоторое время все молчат.

Назар. Смотрите, у нее губы в шоколаде.

Все, кроме Бригадира и Спящего грузчика, подходят посмотреть на старуху с шоколадными губами.

Грузчик Жена Рожает. А еще ордена нацепила.
Костик Шайба. Были бы у меня ордена, я бы их на пляже не снимал.
Грузчик Жена Рожает (булькает под нос). Бу, буль... это. Нет... Так... буль-буль... Что же это получается? Блядство какое-то.
Самосвал. О, философ. Иди отсюда, тебе на них нельзя пялиться, у тебя жена рожает.
Грузчик Жена Рожает. А, шо такое?
Костик Шайба. Иди, вон, к бригадиру - там булькай.

Грузчик Жена Рожает обиженно отходит в сторону и там булькает.

Назар (трогая старушку). Нос холодный.
Костик Шайба. Значит, здоровая.
Самосвал (Бригадиру). Хоть бы рассказал, в чем дело.
Бригадир. Дурни, вам жить надоело? Хотите, чтобы самих завтра за носы щупали? Эти господа вам быстро устроят.
Самосвал. А что за господа?
Бригадир. Правильные господа.
Самосвал. Я без тебя вижу, что правильные. Ты мне лучше скажи, чем ты думал, когда заказ принимал?
Бригадир. А что, я его принимал?
Самосвал. А кто?
Бригадир. А кто заказы принимает? Диспетчер.
Самосвал. Какого ж тогда хрена ты выделываешься? Ты же сам ни черта не знаешь.
Бригадир. Я знаю, сколько нам заплатят.
Костик Шайба. И сколько?
Бригадир. Ровно столько же, сколько платят за вынос тумбочек. Заплатят по тарифу, плюс чаевые 10 процентов. И ни копейкой больше.

Все немного растеряны.

Костик Шайба. Да, а кто нас подмажет, чтобы мы языками не трепали?
Бригадир. Ради бога, можешь хоть на Крещатик выйти и там каждому шнурку об этом на ухо кричать. Зачем я долблю вам, мозгоклюям, что они оформили это как обычный заказ? Вот квитанция - читай, если грамотный. "Девять легких старушек".
Самосвал. Так, ребятки, я жить хочу.

Идет к своему стулу. Садится на него и делает вид, что читает газету. Бригада в замешательстве.

Бригадир. А вы чего стоите?

Все, кроме Назара, который продолжает свои наблюдения, возвращаются на исходные.

Назар. А что они с ними делали?
Самосвал. Оставь их в покое.
Назар. Я просто хочу знать, что они с ними делали.
Самосвал. Ты, Назарка, как будто не знаешь, что такие со старухами делают.
Назар. Не знаю. (Все смеются.) Почему смеетесь? Действительно, не знаю.
Костик Два Дивана. Вешать этих сволочей мало.
Костик Шайба. А тебя они каким боком трогают? Деньги есть, пусть развлекаются мальчики.
Грузчик Жена Рожает. Развлекаются? Да? Тебе хорошо говорить. А я должен под их старухами надрываться, когда у меня дома жена рожает.
Костик Шайба. Сильно ты надорвался! Самую тощую выбрал.
Назар. Мне кто-нибудь все-таки объяснит, чем они там занимаются?
Самосвал. Ну и дурак ты, Назарка. В догонялки играют.

Картина четвертая

Олесь бегает за Валентиной.

Валентина. Нет, нет, нет, не проси даже. Слышать не хочу.
Олесь. Отдай.
Валентина. Василий!
Олесь (хнычет). Отдай!
Валентина. Не отдам. Васи-илий!
Слуга. Тут я, тут. Никуда Василий не делся.

Олесь с воплем отчаяния бросается на диван и зарывается в подушки.

Валентина. Какое счастье, что Василий не делся! Ты куда смотрел, рожа?
Слуга. Ну, спасибо. Стоило так торопиться, чтоб тебя рожей обзывали.
Валентина. Рожа!
Слуга. Петр Степанович, вступитесь.
Петр. Валечка...
Валентина. И ты рожа! Распустил своих васек.
Слуга. Я не васька.
Валентина. А кто ты? (Подносит к самому носу Слуги маленький приемник.)
Слуга (разводя руками). Ну...
Валентина. Ну! Нукает еще. Почему я, слепая кобыла, вижу, а вы, князь, витаете в облаках?
Слуга. А, что я мог сделать?
Валентина. Обыскать! И не надо на меня пялиться. Должен был обыскать. Ты проникся, Вася?
Слуга. Я понял.
Валентина. Умница. Действуй.
Слуга. Прямо сейчас, что ли?
Петр. Он спит..
Валентина. Спит? За кого вы меня принимаете?
Петр. Иди, Вася. (Василий уходит.) Я принимаю вас за умного человека. Я разве давал когда-нибудь повод усомниться в правдивости моих слов?
Валентина. Ой, ой, ой. (Задумывается.) Он что, действительно спит?
Петр. Ну вы же забрали у него приемник.
Валентина. А, что, по-твоему, я должна была его оставить? Вот, видел. Я тут, понимаешь, собираюсь преждевременно угаснуть, а этому негодяю мало моих предсмертных вздохов, так он еще собирается под это дело музычку послушать. Со мной этот номер не пройдет.
Петр. Я не доглядел.
Валентина. Что же получается? Одна за одной, строго в порядке живой очереди, они отходят... Прямо у него прямо на руках отходят, а он в это время какого-нибудь Гнатюка слушает? Ему впечатлений мало? Так, что ли?
Петр. Получается, так. Я предупреждал, он уже за гранью.
Валентина. Ну, нет, за это он мне ответит. Слушай, а, может, ты зря с ним возишься?
Петр. Всем святым клянусь, что он стоит того.

Петр будит Олеся.

Петр. Смена, подъем!
Олесь. Отставить. Мэ... мэ... Что за дела? Еще пять минуток.
Петр. Солдат, я сказал - подъем!

Олесь вскакивает. Ничего не соображая, идет к двери.

Петр. Стой, раз-два!

Олесь замирает.

Петр. Ну все, все - просыпайся. Петушок пропел давно. Выпей витаминку. (Дает Олесю спиртное.)
Олесь. Господи, неужели опять надо чистить зубы?

Шатается, безвольно опускается на стул, пододвинутый Петром. Тут же пытается заснуть, но стул неудобный - как ни мостись - не расслабишься.

Петр. Ты хоть что-нибудь помнишь?
Олесь. Эта гидра отобрала приемник. Хорошо, что у меня еще есть.

Достает микрофон и пытается вставить себе в ухо. Валентина с боем отбирает приемник.

Олесь (якобы сквозь сон). А у меня запасной.
Петр. Отдавай сразу все, а то обыщем.
Олесь (совершенно бодрым голосом). Ха, ха, ха.
Петр. Пришел в себя?
Олесь. Добились своего, кровопийцы?
Петр. Я еще нет.
Валентина. Я тоже.
Олесь. Тот, кто любит есть рыбку, сам когда-нибудь угодит на тарелку. Я спал, но меня не переставал мучить вопрос. Неужели в жизни нет ничего, кроме двух-трех простых законов? Неужели все должно развиваться по сценарию паршивой голливудской психологической драмы? Мальчику подарили девять черных паровозиков и он играл ими целый вечер, а потом оказалось, что это не он играл ими, а они играли им. Я понятно излагаю свои мысли?
Петр. Понятно.
Олесь. Вы не запутались в этих им-ими?
Валентина. Лично я не запуталась.
Олесь. Еще бы вы посмели запутаться. Господи, неужели опять история про рыбака, который сам же и червяк, если только посмотреть чуть с другой высоты... От этой диалектики меня тошнило, когда я еще у бабушки в животике сидел. Как так можно? Позорище!
Петр. О чем ты?
Олесь. Такой, значит, ты мне подарок приготовил? Друг, называется? Хорошо, хоть узнаю, как это у них получалось. Оп, и все. Оп... и дымок. Красиво, черт подери. Это бодрит, хочется жить и работать.
Валентина. Он истеричка?
Петр. Эта истеричка тащила меня два дня через такое пекло, о котором еще черти не слышали. Просто так тащил, думая, что я уже покойник.
Олесь. Что такое? Моя любимая пластинка? Не означает ли это, что праздник продолжается? С этого места, будьте добры, поподробнее.
Петр. Валя... Это ничего, что я вас так называю?
Валентина. Валяй.
Петр. Чувство, которое оставляет человека последним, это слух. Вы, Валя, скоро это поймете. Я был уже далеко-далеко. Уже все было. Тоннели-перетоннели, лучики-ключики, родственники... Уже все устроилось, уже все, как положено, пронеслось на обратной перемотке. Казалось бы... что еще нужно? Что? Но тут я слышу, как ругается этот юноша. Как он ругался... он так ругался...
Олесь. Талант пробьет себе дорогу.
Петр. Ничего более неорганичного, фальшивого, детского я за всю свою жизнь не слышал. Совершенно беспомощный, светлый, наивный мат. И тут я, я, которого уже, собственно, нет, понимаю. Там, внизу, меня, почти сорокалетнего старца, несет на плечах пятилетний ребенок в теле слабенького юноши, с совершенно неразвитыми мышцами ног и рахитозным плечевым поясом.
Олесь. Ну, насчет плечевого пояса я бы попросил.
Петр. И я не выдержал. И теперь вожусь с этим... барахлом.
Валентина. Тяжко?
Петр. Не то слово. Болел страшно, любая зараза к нему липла, как будто его медом намазали. Постоянно нужно сидеть с ним.
Олесь (гордый собой). Если все антибиотики, которые я выел, выбросить в Мировой океан, то всякая сознательная жизнь в нем прекратится за полным отсутствием микроорганизмов.
Петр. В прошлом году умудрился ветрянку подцепить. Падал отовсюду. Постоянно коленки продраны, рубашка не заправлена. В гостях непременно пакостил.
Олесь (засыпая). Но детей мы не обижали?
Петр. Да, детей мы с ним не обижали. А в остальном...
Валентина. Я могу себе представить...
Петр. Мы прошли с ним по всем кругам этого рая. По некоторым - несколько раз, для закрепления. И теперь он мертв. Он спит. Если не слушает музыку, не смотрит в три экрана сразу и не танцует, то спит. Но даже когда он все это делает, он все равно спит. И будить его с каждым разом все сложнее и сложнее. Я знаю это, я сам сплю вот так. Но он мне дорог, он не должен спать. Ты должна мне помочь вернуть его.
Валентина. А стоило обрушивать на него все это?
Петр. А как иначе? Беречь его и не пускать во двор ко взрослым мальчикам? Разве это выход? Что за мужчина тогда из него вырастет?
Валентина. Что-то я пока не вижу, чтобы тут можно было хотя бы потенциально вести речь о мужчине. Неисправимый ты оптимист, Петя.
Петр. Поможешь?
Валентина. Ой, Петенька, только по старой соседской памяти. Рота, подъем!

Картина пятая
Грузчики.

Самосвал. И засовывают, я тебе говорю.
Назар. Не может быть. Не видно.
Самосвал. Я тебе говорю. Прямо в ноздри. Змей всяких, тараканов. Она еще живая, а они там уже гнезда вьют.
Бригадир. А ты так делал?
Самосвал. Да я тебе говорю.
Бригадир. Ты сам так делал?
Самосвал. Пропускают по всем артериям вольфрамовую проволоку, а потом к батарейке подключают. Сейчас, знаешь как?! В легкую! Медики все.
Бригадир. Ты мне мозги не винти! Делал?
Самосвал. Делал, делал! Попугай, блин. Как бы я делал, если все, бля, такие сволочи, что только себе? Они ж, гады, хрен поделятся с нашим братом.
Грузчик Жена Рожает. А я чем хуже? Я не человек, что ли? А..? Я тоже хочу, чтоб гнезда в старушках!

Картина шестая

Валентина (устав будить Олеся). А-а-а-а!
Олесь. А... а... что такое?
Валентина. Ты, дружочек, что себе позволяешь? Я тут в путь-дорогу собираюсь, а ты спишь.
Олесь. Наконец-то. Будешь знать следующий раз, как приемники у молодежи отбирать.
Валентина. Вот ты, значит, как? С другими ты любезничал, за ручки держал, а меня, значит, можно по второму разряду. Проваливай, мол, старая. Нехорошо.
Олесь. Отстань.
Валентина. Не спать.
Олесь. Выключай ее скорее, я устал.
Петр. Она не вентилятор, чтобы ее выключать.
Олесь. Очень жаль.
Валентина. Когда надо, я сама себя выключу.
Олесь. Давно уже надо.
Валентина. Ах, ты мерзавец (Хватает Олеся за ухо.)
Олесь. Петрусь, на помощь.
Валентина. Как грубить или с Машкой целоваться, так тебе его помощь не требовалась.
Олесь. Когда я целовался?
Валентина. Ага, проснулся?
Олесь. Когда я целовался?
Валентина. Я тебе напомню. Оксанка - старая, некрасивая, неуверенная в себе девушка прощается, делает всем ручкой, волнуется... А ты, свинтус, в это время целуешься с ее лучшей подругой. (Отпускает ухо.) Никакого понимания момента.
Олесь. Понимания момента?
Петр. И, честно говоря, просто невежливо.
Олесь. Невежливо? (Хватает себя за голову, словно она вот-вот взорвется.) Вы, что, глумитесь надо мной? Мы уморили восемь цветущих старушек и сейчас собираемся прикончить девятую... Я... я... я сегодня целовался с двухсотлетней старухой на глазах у ее агонизирующей подруги. Да вы понимаете, ЧТО был Я в эту секунду? Я чувствовал... Я душу свою бессмертную... А вы... Да для меня... Да это... Да я Иудой новым, да мне все гиммлеры в пупок дышали. А для вас ЭТО "просто невежливо"? Кто же мы такие после этого? Что вы сотворили? Кто дал вам на это право? Что происходит?
Валентина. Так узнай же.

Картина седьмая
Грузчики.

Самосвал. А мы, что, не люди?
Костик Два Дивана. Правильно! Почему все только им?
Бригадир. Ломай двери!
Грузчик Жена Рожает. Это наши старушки! Мы тоже хотим участвовать!
8-й грузчик. Бей!
9-й грузчик. Круши!

Грузчики выламывают дверь и, пристукнув по дороге мужественно оборонявшегося Слугу, вваливаются в дом. Все, кроме Назара. Назар сидит на корточках возле старушек, рассматривает их, трогает за лица. Через минуту грузчики возвращаются. Костик Два Дивана даже делает попытку помочь несправедливо зашибленному Слуге. Впрочем, тот его помощь отвергает.

Самосвал. Ничего интересного.
8-й грузчик. Это мы уже видели.
Бригадир. Назарка, иди, там последняя дожидается.

Назар входит в дом.

Картина восьмая

Назар входит в гостиную. Олесь сидит на полу возле тел Валентины и Петра. Что-то тихо напевает.

Назар. Я могу войти?
Олесь. Заходите, пожалуйста.
Назар. Я за старушкой.
Олесь. Я знаю, вот она.
Назар. Они мертвые?
Олесь. Она мертва, он спит, что тоже плохо. Посидите чуть-чуть со мной. Пожалуйста.
Назар. Конечно.

Некоторое время сидят в тишине.

Назар. Простите, а вы не могли бы рассказать мне, что здесь произошло. Все знают, что вы с ними делали, а мне не говорят.
Олесь. Да, конечно, конечно. (Помолчав.) Представляете, у меня сегодня день рождения.
Назар. Поздравляю.
Олесь. Спасибо.
Назар. Мне нечего вам подарить.
Олесь. О, нет, это совершенно лишнее. Представляете, мой лучший друг приготовил мне сюрприз. Он позвал 9 легких старушек и они умерли одна за одной. Для меня. Одна за одной. Представляете, нельзя даже сказать, что они убивали себя. Просто они решались и становились мертвы. Вы верите в это?
Назар. Почти нет.
Олесь. И я тоже. Но, судя по всему, это правда. От них никто ничего подобного не ожидает. Они воспринимаются нами как растения. Их жертвенное служение слишком привычно и протяженно по времени, чтобы обращать на него внимание. Я не слишком сложно говорю?
Назар. Нет, я все понимаю.
Олесь. Одного не могу понять. Почему я? Они почему-то верили, что я... Они решили, что если умрут безо всякой на то мало-мальской причины на глазах у обычного человека, он перестанет быть обычным, он поймет что-то, услышит что-то, сможет, наконец, что-то сделать. Почему они так думали?
Назар. А разве они ошибались?
Олесь. Не знаю, может, и нет. Но что мы должны сделать?
Назар. Не знаю. Надо думать.
Олесь. Да, как вы правильно сказали. Надо думать, думать необходимо. Давайте думать.

Назар садится рядом с Олесем. Начинают думать.

Назар. А что если их оживить? Для разбега.
Олесь. Вы считаете?
Назар. Я уверен.
Олесь. Это очень хорошо, что мы теперь хоть в чем-то уверены. А как это делается?
Назар. Не знаю. В живую воду я не верю. Надо дальше думать.
Олесь. Да... да... конечно... вы абсолютно правы. Совершенно, совершенно правы. Живая вода - это сказки. Давайте думать дальше.
Назар. Давайте думать.

Сидят. Думают дальше.

З А Н А В Е С