Ilya Ogandzhanov

ИЛЬЯ ОГАНДЖАНОВ

Илья Оганджанов родился в 1971 году. Живёт в Москве. Окончил Международный Славянский Университет (МСУ) по специальности "история", а также Литературный институт им. Горького. Печатался в газете "Голос", журнале "Черновик", поэтическом сборнике "Кипарисовый Ларец-3", в книге "Американские поэты в Москве". Переводчик с английского (Т.С.Элиот, Дилан Томас, Стивен Крейн, Леонард Шварц, Роберт Минхинник).

ПАЛИМПСЕСТ
(страница десятая или одиннадцатая)

Словно путешественники у пересохшего колодца,
мы стоим у окна.
Наши отражения на стекле - мальчик и девочка,
они только что вырывали друг у друга куклу,
а сейчас равнодушно глядят на её искалеченное тело,
не доставшееся никому.
И сквозь самих себя,
отражённых в самих себе,
мы видим:
молодцеватый тополь расправляет свою тень,
прихорашивается клумба,
раннее утро,
необитаемый островок песочницы.

* * *

в небе колодцы света            человек умирает от жажды           мартовский дождь обрюхатил деву              вот тебе дева абонемент в планетарий              мать укачивает в коляске разбитое зеркало               бедуин пересыпает из века в век сутры пустыни          за щекой у ребёнка солнечная карамель          океан насмехается над нашим пронырливым взглядом вернувшимся из безутешных стран с пустым обозом         переводные картинки вечности - врачи рекомендуют от неврозов               нам не одолеть когорты закованных в пену волн, но мы согласны на вечность в умеренных дозах: введите мне в вену десять миллиграмм океана, и вот я - Христофор Колумб или Кортес, неважно - под ногами Америка, какой-никакой, а материк.

- Что может сказать кролик об удаве, сидя у него в брюхе и нащупывая останки своего предшественника?
- Да здравствует пищеварение!

передёрни затвор и живца насади на крючок
отверни на полную вентиль аорты
раскачай качели ума своего
и-и-и...
Миру - мир
Баю - бай
Мамаю - Барклай
Кардену - колено
Бревну - полено
Наркоманам - по шприцу
С миру - пор Ницше

меня тошнит         врачи рекомендуют траве готовиться к сенокосу        мальчик готовится стать солдатом          ты ложишься спать с кем попало и всегда встаёшь ровно в восемь             колыбельную спой мне на завтрак           жизнь проходит - доброе утро           здесь были мы: Маша плюс Саша равно Коля плюс Оля равно икс плюс игрек

* * *

Простимся, брат, до греческих календ (Греческие календы - латинская идиома, в русском языке ей соответствует - "после дождичка в четверг".)

майское солнце восходит в осенних плодах                сердце неслышно причаливает к сердцу            младенец спит в кобуре          рой потревоженных ос дребезжит у его изголовья                неоновая грусть мерцает в разбитой витрине сна              будильники звонят к заутрене              на службу семенит газетная строка        воскресенье в гостях у субботы листает фотоальбом - любительский гербарий мгновений              игрушки уступают место на антресолях запасам на зиму              запасамназиму            за пазухой на зиму не хватает запаса дыханья

Простимся, брат, мы битое стекло на свадьбе эпических теней

расчёсывая седые бороды дорог
нам боле не поднять плечистую быль
о том как Илья Муромец да по татары ходил
не оседлать ретивое пространство
не собрать рассыпавшийся бисер пульса
стрелка нашего компаса не поспевает за секундной стрелкой

глянь             Диоскуры бредут по эклиптике               аки калики перехожие
снова мысли мои потянулись к стенам Илиона
калитка скрипнула в облаках               закат лизнул тропу
живы ли те птенцы что вылупились на рассвете

черствеет хлеб и старится   вино                        сердце наскакивает на рифы сердца            охотник прицеливаясь отражается в звере            пOтом плотника пахнут доски гроба                 стервятники играют в шахматы на шкуре мёртвого леопарда               мечта поёт кастратом             глиняные струны тишины рассыпаются от нашего прикосновения и вновь оживают под руками горшечника

      Простимся, брат, хоть я тебя не знал, и в канун одиночества (если возможно исчислить его приближенье нашими искушёнными в деле познания инструментами), - в канун одиночества, что поёт каждому его заветную песню, я срисовал тебя с вороньих досок прошедшего и с лисьей мозаики будущего.
      Мы безмятежно бродили с тобой среди прочих, подверженных прямохождению, и день ли был или ночь, - рысь приносила нам в пасти лакомые звуки, и мы не знали голода.
      Осень омывала берега наших прогулок;
      в стрёкоте цикад мы слышали щёлканье затворов, в перебранке торговок - шум канонады, но не замечали ни раненых, ни убитых;
      в обычном "здравствуйте" нам чудилось рукопожатие далёких миров, но мы едва отвечали на приветствие;
      лай ветра оповещал нас о приближении скуки.
      Сыну не хватит времени выплакать невыплаканные слезы отца -
      пришла пора придать земле останки миражей и протянуть руку одинокой судьбе, очертившей островок окоёма.

барханы воздуха                солнечный луч увитый плющом               развёрнутый папирус   южного ветра              шелестит листва бессмысленно и глухо как   шелестит листва               косолапые овраги              луна в окладе ночи           на сто вёрст в округе степь да старухи кличущие стариков              эвоэ

палитра смерти, как она пестра, смешай щепотку пела, сгусток дыма, впиши себя в мелеющий пейзаж - и затаи до времени дыханье                 мы встретимся в грядущем бездорожье              и возвышая голос до тоски              до сумерек            я повторю тебе               простимся, брат, майское солнце восходит в осенних плодах

ЗАБЫЛ ВСПОМНИЛ ЗАБЫЛ

почему я вспомнил об этом именно сейчас именно сейчас-сейчас я вспомню где же пластырь я порезался кровь не сворачивается не сворачивается молись Сварогу Сварогу дорогу ремонтировали я свернул на другую улицу старушка продавала цветы улыбнулась цветы улыбались я улыбался когда приносил тебе такие цветы не знаю как они называются никогда не знал никогда не узнаю они устало склоняли свои головки в разноцветных платках словно старушки которым Сварог свернул шеи я приносил тебе постаревшие цветы букеты разноцветных улыбающихся старушек             они завяли ещё по дороге или раньше когда я рассматривал и выбирал их как выбирают проституток а цветочница приговаривала совет да любовь совет да нет же нет они начали вянуть ещё в оранжерее под надзором садовника наложницы Сварога в ежовых рукавицах евнуха они завяли в самой завязи и ещё раньше луковицы завяли в земле             старушки увяли ещё не родившись            наложницы Сварога вяло улыбались         это был особый сорт увядших цветов но ты делала вид что ничего не замечаешь спасибо какие милые как они пахнут надо скорее поставить их в воду пока не завяли           сейчас-сейчас          где же пластырь          ранка расплылась в улыбке                излишняя вежливость

ВПОЛГОЛОСА

1

ночные глаза сов открываются тебе навстречу                     мхом обрастает гортань             кузнечик стрекочет под ложечкой            зрачок сужается почуяв горизонт                комом в горле встаёт тишина              время вьёт гнездо в твоем сердце              отхаркивая сгустки сумрака ты выходишь на опушку смерти

вдали от родины                 на пажитях иных                    твой голос обретёт иную силу                       и чтобы в посмертном хоре не сфальшивить                запомни всех кто размочил сухарь судьбы в этом воздухе влажном как дыхание хищного зверя           запомни благоуханную палитру степи               скрипучую проповедь стволов               тяжёлый плуг високоса                    запомни всё с чем нянчилось пространство               всё чем оно переболело

зачерпни звонкой воды детства                  вглядись в размытые акварели памяти                 нашепчи               нашепчи что-нибудь в пустое дупло этой ночи                словно на ухо мёртвому другу

2

      Люди с лицами цвета запёкшейся крови.
      Вскормленные с выжженной ладони равнины, в детстве они приучают взгляд к однообразной черствой пище, изучают тикающую возню насекомых опытным глазом часовщика, расчёсывают гриву суховея и коня обнимают за шею.
      В полуденную пору жизни они шепчутся с душами увядших цветов, пьют кумыс из тёплых ладоней южного ветра и укрывают любимых своими тенями. Юноши, натягивая тетиву пространства, становятся мужчинами.
      Они не знают аромата домашних мыслей, их сны кочуют между оставленных становищ, полынью пахнут груди их жен, и младенцы сосут сухое вымя степи. Утром они отпускают поводья рассвета и погоняют табуны ярости, пытаясь заарканить солнце. Дикие стрелы сосут нектар лазури и кармина. Струи ливня, тугие, как жилы на руках их матерей, смывают борозду заката с горла жертвы, которую они приносят на алтарь перекати-полю.
      К старости взор их топчется на месте, не решаясь приблизиться к дали, этой некогда пленявшей его полонянке. Из скорлупы застывших в осином прищуре век вылупляются созвездья, и голоса шуршат сохлой травой, которую ветер сдувает с выжженной ладони равнины.

3

      Люди с лицами цвета древесной коры.
      Над их колыбелью склоняются престарелыми феями ели. С детских лет они вторят птичьему щебету и узнают зверей по шороху, притаившемуся в кустах.
      Созревают сочные годы юности: в силках сетчатки бьется первый жаворонок страсти, мечты влюблённых аукаются, плутая в дебрях желанья, - эхо им отвечает, точно ведун, исполненный духа беды.
      Корчуя дни, они взрослеют. Тропами их морщин рыщут и рыкают хищные мысли, валежником хрустит их тяжело ступающая речь. На ночь шкуру медведя они расстилают, и жены их выпью кричат, и любя, и рожая. Отвар, настоянный на хмеле преданья, они пьют от болезней; умерших доверяют тишине, без слов, лишь мускулы на их лицах вздрагивают и замирают, как раненые звери.
      Лес вокруг них сгущается, как грозовая туча. Старики коротают свой трухлявый век, наблюдая, как тень их убывает с годами; мороз ручным волчонком покусывает их руки, кряжистые, словно выкорчеванные из земли. Душистой хвоей устланы их вечера - птенцы беспамятства ещё не оперились, и смерть - старый ястреб во сне - когтит свою добычу.

4

      Люди с лицами цвета ржаного хлеба.
            В детстве осока щекочет им пятки босые и звёзды кажутся крупицами соли на скатерти ночи. Они различают птиц по голосу, размаху крыльев и высоте полета, деревья - по шелесту листьев и нежности тени, плодородную землю на ощупь они различают.
      В юности первая жатва любви для них наступает, сердце в распутицу тоски пускается шумно, словно проснувшийся табор цыганский. Пчёлы кружево жалобных звуков сплетают над ними, и сон распускает всё, что соткано за день печалью.
     Возраст мужества их застаёт за работой. На заре кротовьи норы их глаз наполняются карею влагой, закат закрывает им веки, как тяжелые ставни. Корнями вековых деревьев врастают в землю их пальцы, и ладони становятся грубы, как кора дуба. Их торсы - сосновые срубы - долго упорствуют под натиском стужи, дождя и зноя и, обветшав, поскрипывают в объятиях ветра. Их пища неприхотлива, как слова молитвы, прочитанной на ночь, и вязкая речь смолой на губах застывает. Их дочери пахнут полевыми цветами, жены - свежескошенным лугом после дождя и сеновалом, матери дымом осенним и погребом пахнут. Их дни бредут по просекам забот, углубляясь во мшистые чащи мечтаний, и папоротник там расцветает. Топи их дум, где дремлют идолы предков, непроходимы.
      Старость длится, как скучный декабрьский вечер, тишину в груди охраняя, как сон младенца. В сумерках гроздья усталости они собирают. Колос памяти осыпается на влажную ладонь сентябрьского простора. И в зрачках, как на дне пересохших колодцев, - лишь сырость. Время борозды плугом проводит на их лицах цвета пашни, и, сливаясь со вспаханным полем, как семя они исчезают.

* * *

Паутина морщин на твоём лице.
Ты долго трудился над цепким узором,
ты был прилежным учеником,
но всё, что поймал ты в эти силки,
досталось дождю или ветру,
и теперь
(паук запутался в паутине)
твои глаза -
птичьи гнёзда в сетке ветвей:
зима миновала,
и стая, скользящая по небу, словно секундная стрелка по циферблату,
не вернётся на старое место
высиживать птенцов.