* * *

Он едва жив или слегка умер?
Надо ли плакать? Рано!
Какая потенция жизни -
Рыбы мертвы, птицы мертвы,
Песни мертвы.
Если посмотреть в щелочку мечты -
Грядущее веселится.
Волшебная оптика сердца.
Кто-то дозирует ужас -
Медленно вводит вакцину.
Неужели и вправду верит,
что маленькая доза смерти
не даст нам заболеть ею?

* * *

Меня преследует мысль, что жить можно лучше.
Только бы не догнала и не убила.

* * *

Ты видел цветные кошмары,
а я громко кричала во сне.
В эфире что-то двигалось,
взрывалось и растекалось.
Так мы размещались друг в друге.

* * *

Причини мне любовь -
не любой это может со мною.
Гложет, гложет червяк
свое счастье земное.
Ближе к телу тюфяк,
а не ватное небо.
Вот и множится всяк без потребы.
Время, как балахон,
место не по размеру.
Неподвластен фасон модельеру.
И висит на душе
мир, покроенный наспех.
Причини мне любовь,
только насмерть.

* * *

Я люблю в тебе все:
И дождливую мысль,
И желтеющий взгляд,
И осеннее, позднее тело.
Я люблю тебя так,
Как любят поэты
Волнение смерти.

* * *

От злобы и ненависти - последствия.
От любви - последствия.
От жизни - последствия.
Нет удобной формы существования.

Базар

Стоит пустой мальчик.
Молчит пустой мальчик.
- Ты не памятник, -
кричит переполненная тетка.
- Да, я не памятник, -
говорит пустой мальчик,
потому мне и хочется есть...
Сегодня праздник!
Мечты на разлив!
Наполните пустого мальчика мечтой,
и пусть он летит, как птица.
Государи любят кормить
животных и птиц.

* * *

Крестные отцы - кумовья родины-матери
любят ее тело и не любят ее детей.
Дети дичают.
Не маменькины сыночки,
а маленькие предатели -
они хотят быть похожими на чужих отцов.

Два стихотворения из черновика - с омонимами, метафорами и опечатками

Девочка без родины

И плачет случайный ребенок -
случайная мама уехала к туркам за хлебом.
Под небом турецким растет золотая пшеница,
И птица-синица к тебе на ладошку садится...
Там есть варьете, казино и кино под луной...
А встретишь пашу (метафора) -
можешь стать ему просто знакомой,
а хочешь - женой -
четвертой - ручной -
не последней еще хорошо бы.
А в Турции шопы, многовариантные шопы (опечатка)
и море, и лица - плывут разноцветные лица,
и стинги поют, и другие заморские птицы.
Шум прибоя, плейбоя, ножа, этажа и бульвара,
сдаешься без боя, коль есть подходящая тара (опечатка),
и счастье берешь, иль его завернут на дорогу,
и с Богом домой, поскорее на родину с Богом.
А счастье на грудь иль под юбку -
не канет бесследно -
глядишь, и его не отнимет
таможенник бедный (омоним и оксюморон одновременно).

Мальчик и Смерть

не М. Горький

Мальчик дразнит Смерть:
днем дергает ее за косички,
ночью мажет нос ей пастою зубною.
Ноет сердце, ноет,
в радости зреет боль,
мальчик не знает, что это не жизнь,
это - любовь.

Годы складываются, как доски -
мальчик дразнит Смерть:
днем забрасывает ее шишками,
ночью - косу (омоним) стрижет.
Жжет сердце, жжет -
В радости зреет боль.
Юноша знает, что это не жизнь,
Это - любовь.

Косится Смерть и кусается,
Новую растит для красы.
Смерть - не Смерть без косы (омоним).

Мужчина находит женщину,
Похожую на его Смерть.
Годы складываются, как доски,
не успевая прогнить.
Строит он ей светлицу -
досок достанет на спальню.
Складываются годы, как доски,
их хватит и на усыпальницу (условно),
а по-простому - гроб.
Гроб (опечатка) гремит,
гроза надвигается -
сидят на крылечке трое -
две вдохновенные женщины
и счастливый старик.
Спрашивает у одной,
верьте - не верьте:
- Любишь ли ты меня
больше Смерти?
А она ему: - Уже и не пойму.
Дышится так легко сегодня с утра,
спроси у нее, если пора.

* * *

Шоумэн, зазывала в балагане Бога (?),
проповедник-ведун, мастер "золотой язык",
празднично кричит с экрана:
- Все сюда! Помолимся!
За парламент, за президента,
за мать, за отца.
Молюсь за парламент.
О, великая сила креста Божия!
Гонит он из парламента бесов -
и выпрыгивают, корчась, указы.
Их так много.
Молитва сохнет, как река,
И бесам негде топиться.
Зазывала счастлив!
Он раздает счастье - милостыню,
которую дал ему Бог.

ИЗ МАЛОЙ И СРЕДНЕЙ ПРОЗЫ

Приглашение делать добро

Подружка моя пригласила меня добро делать. Я хотела отказаться.

- Да не умею я как-то добро делать, - говорю.
- Учись, - говорит. Да это и не сложно. Ты просто иди рядом и смотри.

Иду, значит, и смотрю.

Подружка моя подходит к нищей и сразу же: "Бабка, сапоги нужны?"

А у бабки тапки тесемкой перевязаны аж до колен, ну как лапти, знаете, чтоб не спадали?

А холодина страшная. Ну, как вы думаете: нужны ли бабке сапоги?
Вопрос, как говорится, риторический, но не пустой, потому как не
пусто в сумке у нашей благодетельницы.

И она небрежно, но в одночасье, таинственно, как фокусник достает яйцо изо рта изумленного зрителя, выпрастывает из сумки приличного вида сапоги. Настаиваю на слове "приличного", точнее не скажешь, потому что сапоги хоть и старые, но целые: слегка потерты у носка, но подошва, как была английской, так ничуть и не тронулась от времени, как национальность, что с ней сделается? Это только человек может тронуться, как железнодорожный вагон, увозя свою кровь, как нефть, в неизвестность, где ее могут купить и зажечь, а могут охладить и законсервировать, а могут просто выпустить за ненадобностью.

Бабка держит свою кровь на родине, как и свои потаенные мысли. Она полчаса разматывает тесемки, задрав юбку. Забрасывает дырявые тапки в урну, как матерый баскетболист мяч в кольцо. Мгновенно преображается, напоминая семнадцатилетнюю кокетку, примеряющую первое в своей жизни колье.

Наконец, смотрится в меня, как в зеркало, и протягивает на ладошке мелочь, копеек двадцать.

- Ты чего, бабка, мы же от чистого сердца, без всяких денег!
- Да, - подтверждает мою мысль подружка, - просто с прошлой недели у меня новый любовник, а с этой - новые сапоги.
Бабка свое:
- Без денег не возьму. Представь, прихожу домой в сапогах - все спрашивают: где взяла? А я говорю: купила. Понимаешь, слово хорошее, мелодичное "купила", вот послушай: купила, купила - сладкое слово, как пастила или мармелад.
- Ладно, давай свои золотые, уговорила.

Подружка берет деньги, и мы идем, куда шли. Идем улыбаясь. Подружка говорит: вот дело доброе сделала - народ одела. Государство не может, а я могу. Стало быть, я - государство, а оно - Даша Иванова.

- Да, - соглашаюсь я, - любим мы все Дашу Иванову, но странною любовью. И чем страннее мы любим, тем она оригинальнее нас одевает и кормит.

На следующий день не могу проснуться и оторвать себя от постели; некоторое время недоумеваю, потом, наконец, соображаю, что я провела бурную ночь со своей тяжестью, многозначительностью и государственностью. Но поднимаюсь, т. к. бактерии добра, как и зла имеют свойство множиться внутри человека с необычайной скоростью и бороться с ними можно только "клин клином", короче, как говорят: убийцу всегда тянет на место преступления и к месту следующего преступления.

Нагружаю шмотками сумку и иду. Смотрю, сидит наша бабка в тапках, но других, но таких же дырявых, в тесемках молочно-желтого младенческого цвета, тесемки тем же макаром намотаны крест-накрест до колен.

Правильно, невольно напрашивается ассоциация - а перед нею разбитое корыто. Но там алчность сгубила старуху, а здесь что? Приходит банальная мысль в голову: не делай добра, дура, кому это нужно? Ею и завершаю свои недоделанные добрые дела.

С уважением к жизни подружка Даши Ивановой

В церкви

И злая старуха свечу поджигает и просит Угодника ей угодить.
- Подожги моих соседей, Господи! Они так долго не любят меня. Они пронзают мою душу своими ядовитыми мыслями, как стрелами. Я насквозь пропитана ядом, Господи! Ко мне никто не может дотронуться. Но на соседей мой яд не действует...

Накажи их детей, Господи! Этих громкозвучных демонов, донимающих меня по ночам своей радостью. Рэп, стэп и стеб с лица земли сотри! Раз, два, три, аминь!

Другую свечу ставит Деве-Марии и тихо, покорнейше благодарит:
- Спасибо, что не подарила мне этих гангстеров и наркоманов, этих гиацинтов и нарциссов. Не посеяла во мне этот цветник взрывчатки, эти семена апокалипсиса, это взлетающее в небеса будущее. Я не участвую в этом, слышишь? Я чиста перед тобой, смотри!

Раз, два, три, аминь!

Старуха усердно молится - красные слезы бегут по впалым ее щекам.

В этой молитве берет свое начало война.

Обращение денежных средств вокруг моей оси

Нет ни одного средства от выведения денежных средств с поля моего зрения. Зато есть два средства от соседства с бандитами: раствориться в них или уничтожиться ими. Амбивалентно не бытие собой. Заместитель моего "я" надевает кожзаменитель и отважно смотрится в зеркало, наблюдая, как искусственное тело быстро трескается от грубых ласк неумелого времени. А в натуральную кожу меня оденут не скоро. Я вижу, как вращаются странные знаки вокруг моей оси, намекая на вечный двигатель иллюзии. Вкрапления в ауру говорят о том, что иллюзии подлинны. И просматриваются на свет мысли о счастье, у которого есть номер и серия рядом с портретом истории в мужском обличье.

Из цикла "Когда хочется выйти из..."

Сюжет первый. Хрюшечка

Пальчик ее удлиняется, вытягивается, как антенна, и качается сначала перед моим носом, затем опускается к центру груди.

- Дедушка, сядь здесь!

Дедушка медленно поворачивает голову в мою сторону, оглядывает перспективу и отворачивается.

Она мысленно прокалывает мне грудь, но я почему-то не падаю, не умираю и не улетаю, освобождая ей место.

Я продолжаю раскачивать лавку-качель. Морской ветерок колышет мои волосы. Мне почему-то не хочется уступать ее прихоти.

Пятилетняя хрюшечка в розовых рюшечках начинает капризно, но властно попискивать.

- Пи-пи-пи-пи-пи. Дедушка, сядь, я тебе сказала!
- Но, внученька, здесь ведь уже сидят.
- Здесь никого нет, - скандирует Хрюшечка, завершая сентенцию нотой соль третьей октавы, и пристально смотрит мне в глаза продолжительно и злобно. Затем начинает противно скрежетать зубами...

Со мной, к ее удивлению, ничего не происходит.

- Что же это?.. Хрюшечка ощущает себя владелицей волшебной терки-ластика, позволяющей стереть любого человека с картины неизвестного художника и вписать в пейзаж себя (свое). И вдруг нет, не получается. Она покрывается капельками пота от усилий, размазывая абрис моего лица. Она хлещет меня по щекам, бьет по носу. На месте глаза образуется дыра - провал в море. Она боится утонуть, хватается за дедушкину штанину, но упорно продолжает орудовать теркой. Я открываю рот - еще одна дыра. Я напеваю какую-то грустную песенку и вспоминаю маленького мальчика из трамвая тридцатилетней давности.

- Сесть хочу!

Он заходит в трамвай, становится в центре и, громко заявив свои права, вынуждает подскочить человек десять сразу. Они уступают ему свои места. Он медленно двигается, тщательно осматривает сиденья, прежде чем сделать окончательный выбор.

- Вешать! Всех вешать!
- Deutschland uber alles!
- Править миром буду я!
- Прости ее за неведенье, - ветер уносит фразу.
- Почему? Ведь тот, кто ведает, царапает ее ноготком мое лицо...

*

Диктаторы всегда побеждают, а потом умирают. Люди - наоборот!
Я умерла. Я вышла из своего пейзажа.
Она толкнула пустые качели, расхохоталась и убежала.
Стало тихо.

Сюжет второй. Ева

Мы встретились случайно.
Так могла начинаться первая глава вашего и моего любовного романа.
Но она была женщиной.
Тоже мне проблема, - скажете вы, учитывая веяния последних пятнадцати лет.
Поставим на лесбийской теме крест, хотя бы потому, что она была не в моем вкусе.
Она была твердой.
Шел дождь. Я сидела в маленьком пустынном кафе и одиноко пила кофе.
Откуда она там взялась с переполненными сумками, грязная и пьяная - неясно.
За другими столиками тоже были люди: одинокие и не очень, но она выбрала меня.
Ее выбор был эгоцентричен и радостен.
Она была неизбежна, как поезд, встретившись с которым глазами, непременно потеряешь тело.
Я не хотела терять ни душу, ни тело, но потерялась внезапно и целиком, отскочив в сторону при ее приближении. На моем месте остался лишь пакет с книгами, который она тут же сбросила на пол с криком: "Экспроприация экспроприаторов".
Официанты смеялись чему-то своему. Им было не до нас и нашего сюжета.
Я тоже не хотела оставаться в этом сюжете, мало того, я знала, как он будет развиваться и чем закончится...
- Не нравится, - сказала я.
- Что не нравится? - спросила она.
- Твой сюжет мне не нравится. - Я пробовала разозлиться.
Она в ответ хохотнула.
- Хочешь сказать, у тебя есть свой? - Она меня понимала. Она понимала меня чем-то другим: я знала, что ума у нее (или того, что называют умом другие), было немного.
- Есть, у меня есть свой сюжет, - заорала я и тут же принялась подтверждать свои слова делом.
Кафе закружилось, как карусель. Я медленно подступила и приступила к своей женщине. Я преступила линию своего закона.
Маленький пистолет сына (игрушка, которую забыл он у бабушки, и за которой я ездила сегодня), оказался как нельзя кстати.
Я обняла свою цель резко и приставила пистолет к ее груди, (естественно, на уровне сердца). Банально, да? И что с того? Сердце, вообще, банальный орган, потому как самый известный (спорить глупо): все о нем знают все, никаких тайн - только стук и остановка.
- Я убью тебя, хочешь? - произнесла я вежливо, уважая свою жертву за предстоящую смерть.
Она засмеялась не смехом. Даже не засмеялась, а мелко-мелко заскавчала. Слово украинское, да, но завизжала и заскулила - не то, поэтому лучше меня сейчас не трогать. И вообще, не лезьте сюда в эту минуту, абстрагируйтесь, не проникайте в сюжет глубоко: предупреждаю, убьет!
Теперь не бойтесь. Больше вам ничего не грозит.
- Ты что, дура? - Она пробовала звать на помощь.
- Дура-дура, поэтому никто тебя не спасет, если ты попробуешь открыть свой рот не для еды.
От неожиданности она села на пол, стала вытряхивать из сумок шмотки, банки с какими-то продуктами, затем вдруг ни с того ни с сего принялась запихивать их ко мне в пакет.
- Бери все! У меня много.
Я опустилась, я устроилась рядом, не отрывая пистолета от ее груди.
Тут началось самое веселое. Она зарыдала: сентиментальные сопли и горячие слезы должны были бы отравить мне душу, но у меня с собой, как говорится, было... противоядие.
- Перестань ныть, все равно умрешь. - Я настаивала на тишине.
- Можно не сегодня? - попросила она.
- А когда?
- Договоримся.
- Ладно.
- Тогда открывай.
Руки у нее дрожали. Она не могла открыть обыкновенный пакет с портвейном.
- Убери пистолет, - жалобно заглянув мне в глаза, она первый раз улыбнулась.
- Сначала выпьем.
Ей, наконец, удалось открыть вино, и мы залпом выпили на брудершафт и стали подругами.
- Тебя как зовут? - спросила я участливо.
- Ева.
- А Адам твой где?
- Дома. Правда, не у меня, у Таньки.
- У какой?
- У Семеновой. У них любовь.
- Тогда, значит, не ты, а она Ева.
- Она Танька. А он Ванька.
- А где же тогда Адам?
- Он умер, когда увидел меня с Егором.
- Это и есть счастье, - сказала я и стала прощаться.
Она не ожидала, что все так быстро закончится. Но жизнь, как известно, короткая штука.
- Ты куда? - она засуетилась, стала собирать сумки и трезветь.
- Домой. Наша с тобой яркая жизнь подошла к концу.
- Возьми меня с собой! - Она просилась без учета божьей воли. А так нельзя.
- Не могу. Ты не из моего сюжета. В моем сюжете я тебя убиваю. Но ты ведь сегодня не хочешь? Может, завтра?
Она на мгновенье задумалась. Ей нравилось жить.
- Не уверена. Я позвоню, если что.
Эта была последняя ее фраза.

НАТАЛЬЯ ХАТКИНА

Наталья Хаткина родилась в Челябинске. Окончила филологический факультет Донецкого университета. Работала преподавателем русского языка и литературы в селе Терпы, в донецких газетах "Взгляд" и "Мелочи жизни". В настоящее время работает в детской областной библиотеке Донецка. Пишет стихи, прозу для детей и взрослых. В 1981 г. в издательстве "Донбасс" вышел первый сборник стихов с предисловием Евгения Евтушенко. За ним в том же издательстве последовали книги "От сердца к сердцу" (1988), "Поэмы" (1998), "Лекарство от любви" (1999). В 1992 вышла написанная в соавторстве с М.Краснянским повесть в новеллах "Ребенок - это я!" (изд-во "Донеччина"). Стихи публиковались в журналах "Арион", "Соты" (Киев), альманахе "Enter 2000" (Донецк, 2001) и др.

1

У меня в груди дозатор.
Если вдруг так станет грустно,
если вдруг так станет тошно,
что без клизмы не заснуть, -
тут же щелкнет регулятор
и сработает пси-клапан:
станет тошно - но немножко,
станет грустно - но чуть-чуть.

У меня в груди дозатор.
Если я влюблюсь по уши
(безусловно безнадежно),
точно в зайчика медведь, -
тут же щелкнет регулятор,
выйдет пар, воспрянут уши,
и, влюбленная немножко,
я смогу себя терпеть.

У меня в груди дозатор.
Вещь, конечно, дорогая -
не любому по карману
и не каждой по плечу.
Как работает - неясно,
но работает прекрасно.
Щелк! Простите, разболталась.
Все, мой клапан, я молчу.

2

У меня в груди фиксатор:
если то-то занял денег,
ну, допустим, до апреля,
а отдал лишь к февралю, -
зафиксирует фиксатор.
- Ничего, - скажу, - бывает,
но давать уже не стану
и на водку по рублю.

У меня в груди катетер,
доннерветтер и Штритматтер,
а еще рефрижератор,
синтезатор, эхолот.
И ничто меня на свете
по асфальту не размажет,
и никто меня на свете
даже палкой не убьет!

3

Я забыла про стоп-кран!
Я забыла про стоп-кран!
И тотчас же села в лужу,
поругалась с бывшим мужем,
оказалось, я всех хуже:
я забыла про стоп-кран!

Это мудрое устройство
отключает от геройства
и дает команду "Стройся!"
миру внутренних планет.
Этот кран ужасно важен,
к месту видному прилажен
и не зря же, и не зря же
он покрашен в красный свет!

Сорок два веселых года
я служила без починки
и совсем без рекламаций -
словно снегоход "Буран".
Я теперь хожу, теряя
шестеренки и пружинки.
Вы простите меня, люди,
я забыла про стоп-кран!
Я забыла про стоп-кран!