Пьеса Фаины Гримберг

СУЛТОН. Почему вы всегда ходите в белом платье, Маша?
МАША. Потому что я счастлива!
СУЛТОН. Вы любите Николая.
МАША. А Николай любит меня.
СУЛТОН. Я агроном, я окончил институт, у меня должно быть чувство собственного достоинства, но я каждый день хожу сюда, пешком, черт знает какую прорву километров, только для того, чтобы увидеть вас!
МАША. Скоро начнется спектакль.
СУЛТОН. Да, пьеса Николая, а играть будет Андрей. Удивительно одаренный парень! Я думаю, это ради такого, как он, Шекспир написал роли Джульетты и Дездемоны.
МАША. Султон, по-моему, Джульетта и Дездемона – все-таки женские роли!
СУЛТОН. Не иронизируйте, Маша, я говорю правду.
МАША. Какая странная шутка! Не понимаю...
СУЛТОН. Маша! Как вы ухитряетесь содержать в идеальной чистоте ваше всегдашнее белое платье? Ведь вы целыми днями пропадаете под навесом в кухне!
МАША. Султон, вы ужасно смешной! Я же не стряпаю в этом платье. И потом – у меня есть фартук.
СУЛТОН. Вы стряпаете в фартуке на голое тело?
МАША. А вам не приходит в голову, что я и обидеться могу?!
СУЛТОН. Мне снова и снова приходит в голову сделать вам предложение! Так сказать, взбредает на ум!
МАША. Хотите закурить? Я стащила у папы отличные папиросы – "Дели".
СУЛТОН. Курящая счастливая девушка!
МАША. Только не выдавайте меня папе и Коле!
СУЛТОН. Я готов петь и плясать от радости. Любимая доверила мне одну из своих тайн! Куропатку славную мне хочется поймать. Милую любимую мне хочется купить!..
МАША. Султон, я обижусь!..
СУЛТОН. А курение – это, как я понимаю, благотворное влияние Кнары Ашотовны?
МАША. Нет, она бросила. А я вот хочу – и курю! И не смейте говорить в таком тоне о Кнаре Ашотовне! Она великая артистка!.. Слушайте: "Если бы я могла улететь птицей в далекие светлые пространства!.."
СУЛТОН. Маша! У вас хорошо получается! Островский? "Гроза"?
МАША. "Мадам Бовари"! Флобер! Стыдно не знать! Сначала "Мадам Бовари", а потом уже "Гроза"...
СУЛТОН. А потом – "Анна Каренина"; и уже потом – "Василий Теркин" Боборыкина – кажется, последняя русская вариация на тему знаменитого романа Флобера...
МАША. Султон! Почему мне всегда так интересно разговаривать с вами?
СУЛТОН. Это обнадеживает!
МАША. Берите папиросину.
СУЛТОН. Спасибо. Предпочитаю насвой.
МАША. Наркотическое средство?
СУЛТОН. Насвой – не анаша, насвой – табачок!..

Входят ГАЙНУТДИНОВ и КУЗЬМИН.

ГАЙНУТДИНОВ /он ходит, опираясь на трость/. В город, в город! В Москву! В Европу! Здесь, в этой азиатской глухомани мне еженощно снятся кошмары!
КУЗЬМИН. Наверное, тебе в Москве было бы лучше. Может быть, все-таки вызовут... /Увидев Машу и Султона./ Ребята, вы что здесь делаете? Вы приходите к началу.
МАША. Коля, я пойду на реку, искупаюсь, жара спала...
КУЗЬМИН. Осторожнее!
МАША. Да я здесь выросла, дорогу найду с закрытыми глазами! /Уходит./
СУЛТОН. Посмотрю, все ли в порядке. /Идет за опущенный занавес эстрады./
КУЗЬМИН. Скоро начнется. /Гайнутдинову./ Вот тебе и театр. Занавес, две кулисы. Декораций никаких. Открывается вид прямо на хауз. Поднимем занавес ровно в половине девятого, когда взойдет луна.
ГАЙНУТДИНОВ. По ночам здесь воют собаки. Всю ночь напролет. Всю ночь напролет воют собаки. Я отвык. Николай, ты учился в Ленинграде, разве в Ленинграде по ночам воют собаки?
КУЗЬМИН. Не слыхал. Не помню. Давай не будем говорить о Ленинграде!
ГАЙНУТДИНОВ. Коля! Это была ошибка, я уверен! И я совершенно, совершенно уверен, что эта ошибка будет исправлена!..
КУЗЬМИН. Не будем...
ГАЙНУТДИНОВ. Конечно, я тебе не отец, я всего лишь отчим...
КУЗЬМИН. Давай не будем!..
ГАЙНУТДИНОВ. Не будем, не будем! Скажи мне только, когда свадьба?
КУЗЬМИН. Если Андрей опоздает, пропадет весь эффект. Ему из дома труднее вырваться, чем заключенному из тюрьмы! Тысячу дел для него находят в хозяйстве. Какая-то Золушка мужского пола, а не рабфаковец на каникулах!
ГАЙНУТДИНОВ. Золушка мужского пола! /Смеется./
КУЗЬМИН. Почему ты при галстуке? Ради мамы?
ГАЙНУТДИНОВ. Правильно! Я хочу показать ей, что ее приезд – праздник для меня!
КУЗЬМИН. Она против меня, против моей пьесы, против моего театра! Я не понимаю ее. Она прошла пол-Сибири с партизанским отрядом моего отца, чуть не попала в плен к головорезам Анненкова; в Омске, в холодном театре, читала наизусть "Кому на Руси жить хорошо" и пела "Марсельезу" по-французски, и красноармейцы отбивали ладони, аплодируя!.. А попробуй выпроси у нее лишний рубль!..
ГАЙНУТДИНОВ. А ты не выпрашивай!
КУЗЬМИН. Почему ты на ней женился? Когда отец...
ГАЙНУТДИНОВ /перебивает/. Почему я на ней женился? Армянская женщина, сирун! На столе кушаешь огонь, в постели кушаешь огонь!.. Огонь!..
Есть жена у дерзкого Татула...
Гуриями славится Иран,
Но стройней ее певучий стан,
Лоб ее – белей снегов Алуба,
Море и огонь – ее глаза,
Губы – лепестки ширазской розы.
С ней герою не страшны угрозы,
Не смертельна бранная гроза.
От жены такой теряя разум,
В бой пойдет певец с единым сазом!..
КУЗЬМИН. Кто это? Или что это?
ГАЙНУТДИНОВ. Какая-то восточная поэма... Не помню...
КУЗЬМИН. Когда ты познакомился с мамой, Полина ведь уже была с ней?
ГАЙНУТДИНОВ. Не имеет значения!..
КУЗЬМИН. И какая она была тогда?
ГАЙНУТДИНОВ. Кнара?
КУЗЬМИН. Полина!
ГАЙНУТДИНОВ. Такая же, как сейчас. Одинокая, некрасивая, оригинальная. Училась на историко-филологическом факультете, ездила на какие-то раскопки... Устал я, сяду... /Садится./
КУЗЬМИН /отойдя в сторону/. Я слышу... Он идет... Я без него жить не могу!.. Солнышко мое!..
АНДРЕЙ /вбегает/. Ух! Не опоздал!..
КУЗЬМИН. Нет, нет, нет!.. /целует его/.
АНДРЕЙ. Батяня, чертяка, заставил конопляное семя перетаскивать. А сейчас он с мачехой, в баню пошли... Небо какое красное, луна, гляди!.. И я гнал коня, гнал... Фу-у! Задохся!.. Слышь, Колян, я ночевать не буду, уеду...
КУЗЬМИН. Там разберемся! Иди переоденься, скоро начинать.
АНДРЕЙ. Отец меня к вам не пускает. У вас, говорит одни жиды, армяшки и чурки!..
КУЗЬМИН /перебивает/. Сволочь!..
АНДРЕЙ. Сволочь он и есть! А я здесь все люблю, всех... виноградник этот, хауз... Шакир Галеича, маманю твою...
КУЗЬМИН. А меня?
АНДРЕЙ. Как стемнело быстро!..

Поцелуй.

КУЗЬМИН. Слушай, не уезжай!..
СУЛТОН /выходит из-за занавеса и спрыгивает с эстрады/. Андрюша! Не хорошо гнать коня! Колхозный конь?
АНДРЕЙ. Отцов! Да я его Михалычу отдал, он обиходит как надо...
КУЗЬМИН. И Михалыч здесь?
СУЛТОН. Как же! Будущий тесть!
КУЗЬМИН. Андрей, иди скорее, переодевайся. Начинаем. /Андрей уходит. Кузьмин – Султону./ Ты слышал?.. Видел?..
СУЛТОН. Да, я не заткнул уши и не зажмурил глаза.
КУЗЬМИН. И что?
СУЛТОН. Ты ведь знаешь, почему я рад!..
КУЗЬМИН. А она, Маша?
СУЛТОН. А зачем тебе теперь Маша? Или тебе все нужны, и Маша, и Андрюша? Такая вот широкая русская натура!..
КУЗЬМИН. Но неужели она так легко?..
СУЛТОН. Успокойся! Она ни о чем не подозревает. Утверждает, что ты ее любишь.
КУЗЬМИН. Как же быть?
СУЛТОН. Положись на меня! Более шестидесяти миллионов лет тому назад появилась примитивная предшественница лошади – барилямбда. На лошадь она почти ничем не походила. Толстая, длиной более двух метров, барилямбда медленно передвигалась на коротких ногах, оканчивающихся пятью пальцами, с копытообразными ногтями. Питалась она кустарниками и травами. Подняв голову кверху, барилямбда, вероятно, не раз замечала на ветках предшественника человека – плезиадаписа. Он был весь покрыт шерстью, изо рта у него торчали клыки, пушистый хвост свешивался вниз, а размером плезиадапис был не больше кошки... Так что, Костя, ты можешь на меня положиться!..
КУЗЬМИН. Во-первых, я не Костя! А во-вторых, Султон, тебе не страшно?
СУЛТОН. По сути, нет, не страшно...
КУЗЬМИН. Ты позови всех. Начнем!..
СУЛТОН /уходя/. Кнара Ашотовна!.. Полина Марковна!.. Лазарь!.. Иван Михалыч!.. Маша!.. Маша!.. Зрители! Все сюда!..

Все выходят и рассаживаются.

КНАРА. Карамболина, Карамболетта!.. Сыну-уля! Мы ждем!..
КУЗЬМИН /стоит на эстраде перед занавесом/. Кто мы? Где мы? Зачем? Для чего? Для чего? У кого спрашивать? Кто ответит? Мы в этой жизни, как мухи в паутине. Рванемся же! Надо захотеть, захотеть освободиться! Надо бросить, вбросить вопросы в непонятное пространство, в непонятное нечто!..

Занавес поднимается.

КНАРА. Поздравляю вас! Декораций нет. Какая-то старомодная мейерхольдовщина! "Великолепный рогоносец" какой-то!..
ПОЛИНА. Тише, Кнарик, тише! Костя, то есть Николай, продолжайте!
КУЗЬМИН. Я понял! /Круто поворачивается и спрыгивает с эстрады./
АНДРЕЙ /выходит на эстраду в длинном белом одеянии/. Здравствуйте, все!
КНАРА. Ой, Ниночка!
ЛАЗАРЬ. Какая Ниночка, Кнара Ашотовна, это же наш Андрюша! Неужто не узнали?
СУЛТОН. А ему очень идет это девичье платье, настоящий наряд!
ПОЛИНА. Кого-то Андрей мне напоминает в этом, как вы, Султон, выразились, наряде. Кого-то, кого я никогда не видела, но читала!..
КУЗЬМИН. Кончено! Спектакль отменяется!
АНДРЕЙ. Коля, да нет же!..
ПОЛИНА. Тише, тише! Андрей, говорите!
АНДРЕЙ. Люди, львы...
КНАРА. Какие львы?! Какие львы в Средней Азии?..
ПОЛИНА. А Пазырык? Великолепные изображения львов в позе рампан...
ЛАЗАРЬ. Рампант...
ПОЛИНА. Рампан...
ЛАЗАРЬ. Я все-таки учился в Берне...
КНАРА. Когда это было! Сто лет прошло!
ПОЛИНА. Такие агрессивные львы на задних лапах, а передние вытянуты вперед...
КНАРА. А эти наскальные лошади в Оглахты! Помнишь, Полинька, мы с тобой ездили...
ПОЛИНА. ...майолики с подглазурной росписью... экспедиция Пападимитриади...
КУЗЬМИН. Спектакль окончен. Расходитесь!
ГАЙНУТДИНОВ. Тише, тише!
КНАРА /Гайнутдинову/. Шакирчик! Мы очень тихие!..
АНДРЕЙ. Люди, львы...
Кайтабанун майасыны йюклю кодум
Нярмидюр маиямыдыр аны билсям
Кара илюм койунуну йюклю кодум
Кочмыдыр койунмыдыр аны билсям
Ала гёзлзбр гёрклю хал алым йюклю кодум
Эркамидюр кызмыдур аны билсям...
Люди, львы...
Я оставил верблюдицу свою тяжелой,
Знать бы мне, самец ли, самка ли родились!
В своей черной ограде я оставил овцу тяжелой.
Знать бы мне, барашек ли, овечка ли родились!
Я оставил свою светлоокую красавицу-жену тяжелой.
Знать бы мне, мальчик ли, девочка ли родились!..
Люди, львы...
Вы заснете, ваши души улетают из тел,
Как птицы, где хотят, едят, пьют.
Из себя самих души принимают сотни обличий.
Становятся городами, становятся базарами,
Становятся лавками, где чудесами торгуют,
И странами становятся, и небесами становятся...
КНАРА. Браво, Андрюша, браво! Браво, Султончик, прекрасная пьеса!
КУЗЬМИН. Это моя пьеса, мама!
КНАРА. Да-а! А я думала, ты режиссер!..
КУЗЬМИН. Хватит!
АНДРЕЙ. А я только разошелся! Можно я еще спою?
КУЗЬМИН. Пой! Мне теперь все равно!
АНДРЕЙ /поет/. В том саду по долине
Громко пел соловей.
А я, мальчик, на чужбине,
Позабыт от людей.
А я, мальчик, на чужбине,
Позабыт от людей.
Позабыт, позаброшен
С молодых, юных лет.
Я остался сиротою,
Счастья-доли мне нет.
Я остался сиротою,
Счастья-доли мне нет.
Вот умру, похоронят
Злые люди меня.
И родные не узнают,
Где могилка моя.
И родные не узнают,
Где могилка моя.
На мою на могилку,
Знать, никто не придет,
Только раннею весною
Соловей пропоет.
Только раннею весною
Соловей пропоет...

Все аплодируют.

ПОЛИНА. Прекрасно... замечательно!..
АНДРЕЙ /наклоняется к ней с эстрады/. Эх, кума, если бы вы были арманьячкой, я бы вам кое-что открыл!..
КНАРА. Маньячкой?!..
ЛАЗАРЬ. Ужасно!..
КНАРА. Нина!..
АНДРЕЙ. А кто это – Нина?
КНАРА. Не знаю. Наверное, шутка такая...
КУЗЬМИН. Кончено, кончено, кончено! /Убегает./
АНДРЕЙ. Ну, я пойду сниму балахон! /Уходит./
ГАЙНУТДИНОВ. Кнара, мы обидели Николая!
КНАРА. Я стараюсь. Я делаю все, что возможно! Чего он хочет? Чтобы я ради него пожертвовала собой?
ГАЙНУТДИНОВ. Мы все могли бы исключительно молча выслушать его пьесу...
КНАРА. Полинка! Что за тоска здесь! Нет, на свете есть только один город, где можно жить!..
ЛАЗАРЬ. Париж?
КНАРА. Париж?! Бакы!.. Башня, пикники, дудуки, сады, море!..
АНДРЕЙ /входит/. Ну, еще раз здравствуйте, все!
КНАРА. Андрей, вы талантливый человек!..
ПОЛИНА. Вам надо учиться...
АНДРЕЙ /Полине/. Вам на самом деле понравилось?..
КНАРА. Зачем я обидела моего сынулю? Зачем?!.. Ко-остя!
ГАЙНУТДИНОВ. Не Костя, а Николай! Ко-оля! Где ты? иди к нам!..
КУЗЬМИН /входит/. В чем дело?
ГАЙНУТДИНОВ. Да ни в чем! Скажи, это действительно твоя пьеса?..
КУЗЬМИН. По-моему, нет. Но я не знаю, чья.
ГАЙНУТДИНОВ. Не имеет значения.
МАША. Папа, а тебе понравилось?
БОНДАРЕНКО /Андрею/. Ат стригун паршивый! Хорошего коня чуть не загнал!
АНДРЕЙ. Ладно вам, дяденька Михалыч!
БОНДАРЕНКО. Племяш нашелся! А песни играешь душевно!..
КНАРА. Я мерзну! Пойдемте в дом. Выпьем чаю. Шакирчик, ты заваришь?
ГАЙНУТДИНОВ. Заварю, заварю!
БОНДАРЕНКО. Марья, после чая поедем!
МАША. Да, папа...
АНДРЕЙ. Маша! Пойдем завтра на речку, позагораем...
МАША. Отстань!..
КУЗЬМИН. Андрей!..

АНДРЕЙ уходит с КУЗЬМИНЫМ. Уходят все, кроме ЛАЗАРЯ и МАШИ.

МАША. Лазарь! Пожалуйста!.. Вы ведь знаете, я не могу поделиться с отцом, матери у меня нет, Кнару Ашотовну я побаиваюсь... Что мне делать? Я люблю Николая, а он... Что-то случилось, что-то изменилось... И Султон любит меня... А тут еще и этот мальчишка пристает, как банный лист!.. Мне плохо!..
ЛАЗАРЬ. Машенька, вы милая, вы чудесная. Ваша жизнь будет счастливой жизнью чистого человека, я уверен!..
МАША. Спасибо вам, Лазарь! Вы хороший... /Уходит./
ЛАЗАРЬ. Если человек учился хирургии в Берне, это еще не значит, что он психиатр! Все любят друг друга и все сумасшедшие!

Занавес.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

В саду. На деревянном помосте, на ковре, сидят КНАРА, ГАЙНУТДИНОВ и ПОЛИНА.

МАША /вбегает/. Кнара-опа! Что готовить, лагмон или шурпу?
КНАРА. Все равно! Сваргань, Маньхен, какой-нибудь шурмончик! У тебя все получается – пальчики оближешь! Полинка, а ты чего бы хотела?..
ПОЛИНА. А что вкуснее?
МАША. Полина Марковна, по-моему, лагмон вкуснее!
ГАИНУТДИНОВ. Решено. Лагмон! Готовь лагмон, Мария!
КНАРА. Машенька, подожди! Шакирка, подай фотографию! Маньхен! Это тебе, и с подписью!..
МАША /читает/. "Милой Машеньке Бондаренко! На добрую-добрую память! Кнара Хачатрян!"... Кнара Ашотовна! Спасибо большое!..
КНАРА. Это в прошлом году, в Крыму, в санатории...
МАША. А кто это рядом с вами?
КНАРА. Машка Бабанова, мейерхольдовская инженюшка!..
АНДРЕЙ /входит/. Здравствуйте! Полина Марковна, Кнара Ашотовна, здравствуйте! Здравствуйте, Шакир Галеевич!..
МАША. Здравствуй, Андрей.
АНДРЕЙ. Здравствуй.
ГАИНУТДИНОВ. Здравствуй, Андрюша, здравствуй, хороший! Как там батяня-чертяка поживает?
АНДРЕЙ. А ну их к лешему, и его, и мачеху! Я к ним в батраки не нанимался!..
КНАРА. Забирайтесь к нам, Андрюша! Мы читаем новую работу Полины. Хотите послушать?
ПОЛИНА. ...будет ли Андрею интересно...
АНДРЕЙ. Нет, я очень хочу послушать! /Забирается на помост./
КНАРА. Вот и умница!..
МАША. Я пойду...
АНДРЕЙ. Иди!..
МАША. Значит, лагмон?
ГАЙНУТДИНОВ. Лагмон, Машенька, лагмон...

МАША уходит.

КНАРА. Итак, я продолжаю! /Читает./ "... Вместе с тем выделяется особая, сравнительно небольшая группа богато расписанных золотом и эмалями привозных сосудов, центрами производства которых были мастерские стран Ближнего Востока, что подтверждает типологический, стилистический и химико-технологический анализ образцов стекла этой группы, приведенный выше... " Полина, ты удивительная!..
ПОЛИНА. Андрею, наверное, не интересно... в тексте столько специальных обозначений...
АНДРЕЙ. Вы не держите меня за дурака, Полина Марковна! Я как раз все понял! Среди разной посуды, местной, найдены привозные сосуды, дорогие, из очень хороших мастерских, стран Ближнего Востока!..
ГАЙНУТДИНОВ. Ого! Нашему Андрюше палец в рот не клади!..
ПОЛИНА. А где Николай?
ГАЙНУТДИНОВ. Они сегодня на охоту отправились, Коля, Султон и Михалыч...
КНАРА. Ох, я волнуюсь за сына! У него нехорошо на душе!
ГАЙНУТДИНОВ. Иван Михайлович спрашивал вчера, когда же свадьба...
КНАРА. Какая там свадьба!.. Шакирчик, не засыпай! Почему ты не принимаешь капли?
ГАЙНУТДИНОВ. Да не сплю я, не сплю! Вызовут в Москву, там буду лечиться!..
БОНДАРЕНКО /входит/. Кого лечиться? Зачем лечиться? Я когда застужусь, водкой лечусь, растираюсь...
ГАЙНУТДИНОВ. Много настреляли?
БОНДАРЕНКО. Куропаток пяток. Надо их на лед в погреб...
КНАРА. Иван Михалыч, дайте мне пару лошадей, я в город съезжу!
БОНДАРЕНКО. Какие лошади, Кнара Ашотовна! Самая страда в колхозе, джугару возим! Я семь лет председатель, еще такого не бывало, чтобы джугару вовремя не сдали! Так что никак не могу дать лошадей, покамест джугару не вывезем!
КНАРА. Я кто здесь, пленница?!..
Не цвесть цветку угрюмых скал в теплице,
В убогой клетке не дышать орлице,
В колодце темном не кипеть волне,
В твоем гареме не томиться мне!
Царице не пристало быть служанкой!
Средь жен твоих мне места не готовь, –
Наложницей не буду: я – армянка,
И ненависть сильна в нас, как любовь!..
ПОЛИНА. Браво, Кнара, браво!
ГАЙНУТДИНОВ. Браво, Кнарик, машалла!
МАША /вбегает/. Папа, как ты можешь отказать Кнаре Ашотовне?!
БОНДАРЕНКО. Цыц, малявка! Учительница она! Отца учит!..
МАША. Ты не должен!..
ПОЛИНА. Кнара!..
ГАЙНУТДИНОВ. Маня, ты поставила тушить крокодила?
ПОЛИНА. Нет, я этот лагмон в рот не возьму!
АНДРЕЙ. Полина Марковна, я думаю, они шутят, все шутят!..
ПОЛИНА. Вы знаете, Андрей, я понимаю!..
БОНДАРЕНКО. ...джугару возить...

Все, кроме АНДРЕЯ, уходят.

АНДРЕЙ /поет/: Мимо-то Питер, да мимо Москву,
Ой, Питер, Москву,
Да солдаты да проходили.
Ой, солдаты да проходили,
Ой, во деревеньку они да заходили.
Ой, во деревеньку, ой, да заходили,
Ой, на улице да ты да становились...
КУЗЬМИН /входит с ружьем и с убитым орлом/. Андрей, ты один?
АНДРЕЙ. Вроде того.
КУЗЬМИН. Сегодня я имел подлость убить этого орла. Возьми!
АНДРЕЙ. Да зачем же мне мертвая птица?! Что я, таксидермист, что ли?
КУЗЬМИН. Жить надоело!
АНДРЕЙ. И чего бы тебе не жить! Маша тебя любит; только мигни – и сразу свадьба!
КУЗЬМИН. Я понял. Писание пьес, постановка пьес – дела эфемерные. А вот археология – это материализм, это земля, это глина, кирпичи, стеклянные осколки, золото!..
АНДРЕЙ. Между прочим, за пьесы и за эти... спектакли... хорошо платят! А у археологов зарплата – нуль! Они энтузиасты.
КУЗЬМИН. Жизнь моя летит под откос, как прокуренный вагон!
АНДРЕЙ. Откуда?
КУЗЬМИН. Откуда что?
АНДРЕЙ. Слова откуда?
КУЗЬМИН. Я не знаю, откуда и куда летит моя жизнь! /Уходит./
ПОЛИНА /входит, записывая в блокнот/: "В северо-восточном углу мечети обнаружен цоколь минарета. В плане он был прямоугольный, близкий..."
АНДРЕЙ. Здравствуйте, Полина Марковна!
ПОЛИНА. Здравствуйте, Андрей, здравствуйте! Кнара хочет уезжать...
АНДРЕЙ. А-а... вы?
ПОЛИНА. Не знаю. Скорее всего, уеду с ней. А жаль. Мне интересно было бы говорить с вами. Вы интересный молодой человек, умный, ищущий. В экспедициях так не хватает молодых рабочих, которые бы относились к раскопкам серьезно...
АНДРЕЙ. Да если бы ваша экспедиция... да я бы дни и ночи копал!
ПОЛИНА. Вам надо учиться в каком-нибудь театральном вузе. Вы так прекрасно поете, танцуете.
АНДРЕЙ. Этому не учатся, это с рождения...
ПОЛИНА. Хотела бы я хоть один час побыть на вашем месте, узнать, о чем думает современный юноша...
АНДРЕЙ. О чем я думаю?
Половина яблока – мне,
Половина другая – тебе.
Половина яблока – мы,
Половина – огромный мир.
Половина яблока – ты, дорогая,
А я – половина другая!..
ПОЛИНА. Турецкое что-то!
АНДРЕЙ. А я хотел бы оказаться на вашем месте, копать, найти золотую корону какого-нибудь древнего правителя и отнести в музей!..
ПОЛИНА. Так нельзя, Андрюша! Если вы нашли золотую корону, нельзя сразу нести ее в музей, надо сначала тщательно описать, как она лежала, в каком месте, то есть на каком участке раскопок...
АНДРЕЙ. Я бы целыми днями копал в вашей экспедиции... для вас!.. И пусть бы мне ничего не платили!.. А вас бы наградили орденом... в Кремле!..
ПОЛИНА. Ах, Андрюша, Андрюша! Не об орденах надо нам думать, а о работе. Пойдемте, я объясню вам, что такое, в сущности, раскоп.

Уходят. Входят БОНДАРЕНКО, СУЛТОН, ЛАЗАРЬ, ГАЙНУТДИНОВ.

БОНДАРЕНКО. Галеич, ты не помнишь, я Марье приказал куропаток на ледник?
ГАЙНУТДЙНОВ. Приказал, Михалыч, приказал. О, какая птица прекрасная!
СУЛТОН. Николай убил.
ЛАЗАРЬ. Сюжет для небольшого рассказа. Или для сравнительно большой пьесы. На берегу быстрой, холодной азиатской речки живет юноша, такой, как наш Андрей, к примеру; любит окружающую природу, как орел, и счастлив и свободен, как орел...
СУЛТОН. Простите, Лазарь, вы серьезно полагаете, что орел любит окружающую природу?
БОНДАРЕНКО. Жрать они любят, орлы эти! Вот такой экземпляр, он и ягненком не побрезгует! Гляньте на размах крыльев!..
ЛАЗАРЬ. И вот пришел человек с ружьем и от нечего делать погубил юношу, как вот этого орла!..
СУЛТОН. ...и стал Чингисханом!
ГАЙНУТДИНОВ. Позвольте! Кто из троих стал Чингисханом? Юноша, человек с ружьем или орел?
ЛАЗАРЬ. Орел убит. Юноша погублен. Значит, остается человек с ружьем!
БОНДАРЕНКО. "Человек с ружьем" – это пьеса такая! Я в Москве видел.
ЛАЗАРЬ. Иван Михайлович, вы не могли видеть эту пьесу поставленной.
СУЛТОН. Почему?
ЛАЗАРЬ. Потому что она будет поставлена только через... два года!..

Входит КУЗЬМИН.

ГАЙНУТДИНОВ. Николай, ты убил не ту птицу!
БОНДАРЕНКО. Ты убил не ту птицу, Константин.
КУЗЬМИН. Страшно...
ЛАЗАРЬ. Ты ведь не Константин? Поэтому страшно?
КУЗЬМИН. Не знаю!

Занавес.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Комната. СУЛТОН пьет чай, сидя на ковре перед низким столиком.

МАША /входит/. Болкаймок принести?
СУЛТОН. Нет, не надо, я сыт!
МАША. Скоро кончатся каникулы. Любовь, жажда самоубийства, эта горькая влага орошает всякую растущую жизнь. Но все минуло. Буду работать. Буду видеть, как дымятся под жутким солнцем верхушки барханов, как представляется яркий день мрачной лунной ночью. Увижу снова тяжкий крестьянский труд. Буду писать в Губоно, чтобы прислали карту и глобус. Дети начнут ученье. И снова кочевники будут спрашивать: Зачем пришли русские? И снова я буду пытаться постичь сложную и глубокую жизнь Азии...
СУЛТОН. Я тоже. И всё это очень странно!
МАША. Страшно быть нелюбимой!..
СУЛТОН. А Николай?.. Андрей?..
МАША. Мне двадцать два года. Незрелое чувство семнадцатилетнего мальчика... унизительно!.. Да теперь и он...
СУЛТОН. Маша! Выходи за меня замуж!
МАША. Да, да!.. Новые заботы заглушат все старое. И пусть, пусть уезжают все, Кнара Ашотовна, Полина, Андрей, Николай!..
СУЛТОН. Николай не уедет.
МАША. Но ведь Кнара Ашотовна так хлопотала!..
СУЛТОН. Николай и Гайнутдинов – как раз те люди, которые сейчас не нужны. Их выставили, выгнали, а они лезут и лезут. Наверное, хотят, чтобы их убили.
МАША. А мы с тобой?
СУЛТОН. А мы уедем в степь, мы будем работать, будем здороветь от кумыса и парной баранины. Ты не бойся, Маша! Это моя земля. Каждый второй в этой степи – брат моего отца!..

ПОЛИНА. Чаевничаете?
МАША. Садитесь с нами. Султон, наливай. Нет, я все-таки болкаймак принесу! /Убегает./
ПОЛИНА. Так приятно видеть Машеньку веселой. А то ходила, как в воду опущенная!
СУЛТОН. Она замуж выходит.
ПОЛИНА. Наконец-то!
СУЛТОН. Нет, не за Колю, за меня.
ПОЛИНА. Я и говорю: наконец-то!
СУЛТОН. Я думал, вы наивная, а вы, оказывается, проницательная!
ПОЛИНА. Нет, я наивная. Вы обо мне думайте, как прежде думали.
СУЛТОН. А что если я вас дыней угощу?
АНДРЕЙ. Конечно!

ПОЛИНА. Соберемся ли мы еще, вот так вот, запросто, все вместе?
АНДРЕЙ. Я вам подарочек приготовил, Полина Марковна. Примите на память!..
ПОЛИНА. Боже! Андрюша! Золотое кольцо. Нет, я не могу!..
АНДРЕЙ. Не откажите! Материнское, матери моей покойной. Я тут вырезал.
ПОЛИНА. ... Драгомиров... "Жанна д'Арк". СПб., 1898... стр. ...
АНДРЕЙ. Книжка из стеклянного шкафа...

АНДРЕЙ. А мы уже знаем!
ПОЛИНА. Поздравляю, Машенька!
АНДРЕЙ. Желаем долгих лет счастливой жизни!
ПОЛИНА. Поднимем пиалы, содвинем их разом!
АНДРЕЙ. А Николай всё говорит, что застрелится!
ПОЛИНА. Из ружья? Из охотничьего ружья? По-моему, это как-то не очень возможно, то есть это трудно!
СУЛТОН. Он у Иван Михалыча пистолет просил.
МАША. Разве у папы есть пистолет? Я не знала.
СУЛТОН. У Михалыча нет пистолета.
АНДРЕЙ. Тогда зачем же просить?
ПОЛИНА. И хорошо, что нет!..

ГАЙНУТДИНОВ. Потом поговорим. Я не хочу при посторонних...
КНАРА. Это не посторонние, это друзья!
ПОЛИНА. Кнарик! Машенька выходит замуж!
АНДРЕЙ. За Султона!
КНАРА. Дети! Поздравляю вас! Шакирчик! Я сделала всё, что возможно, и всё, что невозможно! Я просила всех! Всех! В конце концов я сама не живу в Москве. И в Ленинграде не живу. И не рвитесь вы туда, ради Бога! Медом вам там намазано! Там идет непростая жизнь молодого советского государства!..
ГАЙНУТДИНОВ. Чаю хочешь, Кнарик?
КНАРА. Да, налейте мне! Ой, какая дыня!..
СУЛТОН. Коля! Садись!
КУЗЬМИН. Что за праздник?
АНДРЕЙ. Маша выходит замуж за Султона!
КУЗЬМИН. Это, значит, свадьба?
ПОЛИНА. Можно считать наше застолье помолвкой.
ГАЙНУТДИНОВ. По-европейски, по-европейски!..
КНАРА. И перестань просить у Иван Михалыча пистолет!
МАША. Коля! У папы все равно нет пистолета!
СУЛТОН. Николай! Тебе надо загорать на речке, пользуйся солнечными днями, ты совсем белый стал!
ГАЙНУТДИНОВ. Да, да! Вчера за Иван Михалычем казачок приезжал из колхоза, так спросил, какой наш Николай национальности!..
КНАРА. Подумаешь! Киевских евреев не видал этот колхозный казачок! Колюня, когда незагорелый, вылитый отец!
КУЗЬМИН. Я почти не помню отца. Когда его...
КНАРА /перебивает/. ...когда я играла Марию Стюарт...
КУЗЬМИН. Мама любит играть на непонятном зрителям языке, то есть на русском.
МАША. Сара Бернар тоже играла во всех странах на французском языке!
СУЛТОН. Разве "Кузьмин" – еврейская фамилия?
КУЗЬМИН. Это псевдоним. Первый проректор ТуркГосУна Кузьмин. А настоящая его фамилия – Елизаров. Он ее взял в память о своем убитом в Сибири друге.
МАША. А до того?
КНАРА. А до того – Золотоносов.
КУЗЬМИН. Золотоносов. А помнишь, мама, как мы жили в Тифлисе! Балкон, лестница, мацони...
КНАРА. Я так люблю мацони!..
КУЗЬМИН. Мама! Похлопочи еще! Ты можешь! Тебе не откажут! Я здесь умру! Здесь еженощно воют собаки!..
ГАЙНУТДИНОВ. Николай! Не унижайся! Мать не всесильна.
КНАРА. Сынуля! Почему ты не хочешь оценить саму эту возможность просто-напросто жить, оставаться в живых? Почему всем так много надо?
ГАЙНУТДИНОВ. Сколько человеку земли нужно? Или надо. Не помню.
ПОЛИНА. Это трупу надо мало земли, а человеку много чего надо.
КНАРА. Полинка! И ты туда же! На самом деле вот они /указывает на Гайнутдинова и Кузьмина/ хотят, чтобы я навсегда осталась здесь, с ними! Если они здесь, значит, и я должна, обязана быть здесь! Им обидно, потому что они здесь, а я все еще играю в театре, езжу на гастроли! Если я буду вместе с ними, им и вправду сделается легче! Это ведь очень тяжело: завидовать близкому, родному человеку, матери, жене!..
КУЗЬМИН. Мы не завидуем, мама. Напротив, я счастлив тем, что тебя не выслали из твоей азиатской столицы, как меня – из Ленинграда, а Шакира – из Москвы! Впрочем, какое тебе дело до Шакира! Ты ведь за него вышла только затем, чтобы спокойно жить с Полиной Марковной!
МАША. Коля!
КНАРА. Так оскорбить мать!
ПОЛИНА. Грубо, Николай, грубо!
АНДРЕЙ. Полина, я...
ПОЛИНА. Андрюша! Только никого не надо бить! Ненавижу рукоприкладство!
АНДРЕЙ. Как скажете!
ГАЙНУТДИНОВ. Она всегда прекрасно исполняла свои супружеские обязанности!
КУЗЬМИН. Один!.. Один!..
СУЛТОН. Маша, пойдем! Здесь уже что-то семейное начинает происходить...
ПОЛИНА /покамест все расходятся, подходит к шкафу и перебирает книги/. ...София Парнок... "Алмаст"... либретто... Андрей Платонов какой-то... рассказы... Некрасов... Андрей Соболь... Бабель... Мои записи... отчеты... Ксениппа – Паретака... Дедоплис Миндори... Ага! Драгомиров... стр. ... "... посылаю вам золотое кольцо, но это мелочь в сравнении с тем, что мне хотелось бы подарить такой достойной женщине, как вы!.." И о ком же это?.. Вдова славного Дюгесклена... бабушка Ги де Лаваля... Бабушка! Все же я всего на двадцать лет старше!.. А, впрочем, совсем не важно!..

КНАРА. Все ушли. Что ты там ищешь в книгах?
ПОЛИНА. Ничего. Не знала, чем занять себя. Не люблю скандалов, особенно семейных скандалов...
КНАРА. Меня оскорбили. Я не виновата!..
ПОЛИНА. Помнишь, как мы сидели в "Праге"... /Обнимаются и сидят, тесно прижавшись./ ... играл среди обеденного шума и говора струнный оркестр, сверкали люстры. Мы сидели возле окна, открытого на весеннюю теплую ночь, на гремящий трамваями Арбат. А потом Ваня дошел с нами до угла, и мы приостановились, чтобы проститься. Небо было черно, чисто блестели фонари...
КНАРА. То, что ты говоришь, это ужасно!
ПОЛИНА. Я чувствую... Но говорю и говорю...
КНАРА. Я убью этого мальчишку!
ПОЛИНА. Зачем?
КНАРА. Вокруг одни пустые глупые слова!
ПОЛИНА. Боже мой, опять!
КНАРА. Пустые глупые слова!
ПОЛИНА. Я не знаю, как рассказать... Вот живешь свою жизнь, и до того пить хочется, что даже переночевать негде! Со всех сторон наступают ужасно страшные ужасы! Нет крыши над головой, нет денег, нет еды...
КНАРА. Все оскорбляют...
ПОЛИНА. Да, да, все оскорбляют... И всё это вместе превращает жизнь в нечто плотное, прочное, непроницаемое, придает жизни вес кучи дерьма, реальность вони!.. Да!.. В гипотезе существования бога я не нуждаюсь... по-французски... Но вот вдруг восхищаешься очарованием одного человека, юного человека, и вдруг начинает казаться, что возможно убежать, спастись!.. Идут какие-то мгновения, жизнь обретает эфемерность, прозрачность, жизнь пахнет спелыми ягодами лесными, она терпкая и душистая, она как будто вдруг... таким душистым ртом целует и колет своими крепкими щеками юноши...
КНАРА. Ужасная подлость бытия! Подлость то, что тебе не нужен мой ум, не нужны мои чувства! Тебе нужны колючие молодые щеки, то есть его щеки...
ПОЛИНА. Ты красавица.
КНАРА. Я не нужна тебе.
ПОЛИНА. ...Ведь душа бессмертна... стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила...
КНАРА. ...Страшно!.. Страшно!..
ПОЛИНА. ... Я опять увижу эти чудные глаза, невыразимо прекрасную, нежную улыбку... Дорогой мой...

СУЛТОН. Николай! Коля!
МАША /входит/. Его нигде нет.
СУЛТОН. Шакир Галеевич зовет его.
МАША. Уедем, Султон, меня гнетет эта здешняя тяжесть всеобщего одиночества, тоски...
СУЛТОН. Всеобщее одиночество! Это ты интересно сказала...
МАША. И этот театр в саду, голый, безобразный, как скелет, и занавеска от ветра хлопает... Уедем!
СУЛТОН. Неловко все же. Нас пригласили. Побудем хотя бы дня три...
МАША. Только ради тебя!..
БОНДАРЕНКО /входит/. Марья! Постели Галеичу в Колином кабинете.

СУЛТОН. Иван Михалыч! Что это вы с Машей так строги? Поласковее бы надо...
БОНДАРЕНКО. Извини, Султон. Старею, забываю, что Марья – твоя жена теперь, а уж потом дочка моя!
СУЛТОН. Ничо, Михалыч, ничо! Привыкнешь когда-нибудь!..
БОНДАРЕНКО. А Николай-то наш! Рассказ напечатали. В республиканском журнале! Не шутка!
СУЛТОН. И за два года две страницы! Тоска!
БОНДАРЕНКО. Стоит только начать!
ЛАЗАРЬ /входит/. Где Кнара Ашотовна?
СУЛТОН. Поехала на станцию, встречать свою Полину.
ЛАЗАРЬ. Не нравится мне Шакир Галеевич.
БОНДАРЕНКО. Да, старик сдал, сильно сдал...
ГАЙНУТДИНОВ /входит/. Рано хоронишь меня, Михалыч! Поскриплю еще!
БОНДАРЕНКО /смутившись/. Да я не о том... ты прости...
ГАЙНУТДИНОВ. Что уж! Я смерти не боюсь!
СУЛТОН. А чего вам бояться смерти! Вы по волосяному мосту пролетите, как перышко! У вас грехов нет.
ГАИНУТДИНОВ. По мосту? Но я более атеист, нежели правоверный. Потом, знаешь ли, Султонжон, служил я чиновником при наместнике... потом комиссариат... потом Москва... Я все-таки нечто вроде политика... Нет, я не безгрешен! И я все-таки татарин; мы всегда несли в Азию культуру, европейскую культуру или русскую культуру... Не обижайся, Султонжон!..
СУЛТОН. И не думаю обижаться. Я к вам прекрасно отношусь.
ГАЙНУТДИНОВ. Да и я люблю тебя!
БОНДАРЕНКО. Не ссорьтесь!
ЛАЗАРЬ. Они не ссорятся, они объясняются в любви!..
КУЗЬМИН /входит/. Шакир, ты искал меня?
ГАЙНУТДИНОВ. Я всегда ищу тебя!
КУЗЬМИН. Ну, вот он я!
БОНДАРЕНКО. Мне показалось, в саду, в старом театре кто-то есть. Надо будет на ночь собаку спустить.
ГАЙНУТДИНОВ. Ох, эти собаки! Никого там нет и быть не может!
ЛАЗАРЬ. А помните, как Андрей стоял на эстраде! Совершенный ангел, такой мужественный юный ангел...
СУЛТОН. Где он теперь? Ты знаешь, Коля?
КУЗЬМИН. Уехал в Москву, сошелся с Полиной. Хотели пожениться, но вмешалась ее взрослая дочь...
БОНДАРЕНКО. Кто бы мог подумать, что у нее есть взрослая дочь!
КУЗЬМИН. Да, так вот! Потом он почему-то работал в цыганском театре. Я приезжал...
СУЛТОН. Тайком? Так рисковал?
КУЗЬМИН. Тайком, рисковал. Очень хотелось увидеть...
ЛАЗАРЬ. И что же увиделось?
КУЗЬМИН. Что? Играл безвкусно, с завываниями, с резкими жестами. Бывали моменты, когда он талантливо вскрикивал, талантливо умирал, но это были только моменты.
ЛАЗАРЬ. Значит, все-таки есть талант?
КУЗЬМИН. Понять было трудно. А говорить, показаться на глаза я не решился. Я понимал его настроение. Что еще сказать? Я устал получать от Андрея письма. Письма умные, теплые, интересные, он очень развился за эти годы. Он ни на что не жаловался, но я чувствовал, что ему нехорошо. Он почему-то подписывался: "Твой Орел". В "Русалке" мельник говорит, что он ворон, так вот Андрей в письмах всё повторял: я, мол, орел. Теперь он здесь.
ЛАЗАРЬ. То есть как здесь?
КУЗЬМИН. В станице, у каких-то родных дальних.
СУЛТОН. Он приедет?
КУЗЬМИН. Или придет пешком!..

ПОЛИНА. Шакирчик!.. Коленька! Ну, как я рада видеть вас! Читала твой рассказ. Поздравляю! Машенька!
МАША /входит/. Узнали?
ПОЛИНА. Похорошела, похорошела!
МАША. Счастлива!..
ПОЛИНА. Лазарь, Иван Михайлович... здравствуйте... Шакир Галеевич...
ГАЙНУТДИНОВ. Здравствуйте, Полина...
КНАРА. Полинька, идем! Я голодна, как волк!

ЛАЗАРЬ. Похоже, Кнара Ашотовна и Полина вернулись к своим прежним привязанностям!
ГАЙНУТДИНОВ. Вы имеете в виду меня и Колю?
КУЗЬМИН. Нет, Лазарь имеет в виду маму и Полину Марковну!..
ГОЛОС МАШИ. Султон! Коля! Шакир Галеевич! Папа! Обедать!
БОНДАРЕНКО. Идем, идем!

ЛАЗАРЬ. Вы что, есть не хотите?
ГАЙНУТДИНОВ. Не хочется!
ЛАЗАРЬ. Мне тоже. Давайте в шашки сыграем!
МАША /входит/. Обедать, обедать! Шакир Галеевич! Лазарь! Нет, нет, и слушать не хочу! /Уводит их./
КУЗЬМИН /возвращается/. Как мне надоели эти поздравления! И рассказ глупый, пошлый!

Андрей, Андрюша... Солнышко!..
АНДРЕЙ. Здесь... никого нет?
КУЗЬМИН. Не бойся, никто не придет. Обедают. Дай мне посмотреть на тебя!
АНДРЕЙ. Изменился?
КУЗЬМИН. Похудел...
АНДРЕЙ. Я боялся, что ты ненавидишь меня...
КУЗЬМИН. Если бы ты знал, как страшно я одинок! Только твои письма – единственное счастье... Но как ты? Где ты?
АНДРЕЙ. ...Она перестала верить в меня, и я перестал верить в себя. Я совсем пал духом. А тут еще бездомье... Я ревновал ее к дочери... Я играл бессмысленно, не умел стоять на сцене, не владел голосом... Но теперь я настоящий актер, я пляшу легко, я вольно дышу на сцене!..
КУЗЬМИН. В цыганском театре?
АНДРЕЙ. Да, у Яншина...
КУЗЬМИН. Это режиссер?
АНДРЕЙ. Да. Но между нами ничего нет...
КУЗЬМИН. С отцом-то повидался?
АНДРЕЙ. Батяня-чертяка?.. Поговорили... Пуля вошла ему в рот. За водокачкой, взбираясь на ступенчатую высоту, спиралью взвилось хрипатое эхо. Споткнувшись на втором шагу, левой рукой обхватил голову, упал. Выгнулся крутой дугой, сплюнул на грудь черные от крови зубы, сладко почмокал языком...
КУЗЬМИН. Что с тобой?
АНДРЕЙ. То же, что и со всеми нами.
КУЗЬМИН. А все это – о театре, о ней, – это правда?
АНДРЕЙ. А то, что ты приезжал тайком в Москву, чтобы увидеть меня, – правда?
КУЗЬМИН. Я не знаю, это все было где-то не здесь...
АНДРЕЙ. Вот оно! Жизнь, жизнь каждого из нас разделена на вот эти самые "здесь" и "не здесь"! И всё, что мы можем назвать "не здесь", всё оно существует лишь в словах! Но я люблю эту женщину, я люблю ее сильнее, чем прежде!..
КУЗЬМИН. Андрей! Я не отпущу тебя. Ты голоден, идет дождь..
АНДРЕЙ. Я должен уйти. Я понимаю, что я должен уйти. Но я устал, ты прав...
КУЗЬМИН. Посмотри, тахта на прежнем месте... /Подводит Андрея к тахте и укладывает./ Закрой глаза, поспи. Я принесу тебе поесть... /Уходит./

ЛАЗАРЬ. Когда же электричество проведут?! Надоели керосиновые лампы...
БОНДАРЕНКО. Проведем. Я писал в райком. Проведем. Посумерничаем покамест...
ЛАЗАРЬ. Вы понимаете, что все мы в большой опасности?
БОНДАРЕНКО. Думаешь, придут?
ЛАЗАРЬ. Да не в том суть! Конечно, придут. Но кто придет?
БОНДАРЕНКО. А кто?
ЛАЗАРЬ. Не знаю. Но и вы говорите о том, чего вы знать никак не можете! И вы заметили, как всем, то есть каждому из нас, вдруг становится страшно?
БОНДАРЕНКО. Я ничо такого не говорил... Про человека с ружьем, что ли? Про эту пьесу "Человек с ружьем"?.. Я забыл...
ЛАЗАРЬ. Нет, кто-то должен сказать прямо. Пусть это буду я! Вы заметили, Иван Михайлович, что почти каждый из нас то и дело говорит чужими словами, и сам не помнит, чьими? Вот в чем ужас-то!..
БОНДАРЕНКО. Я не понимаю тебя, Лазарь! В пьесе все слова принадлежат тому, кто написал пьесу. Разве нет? А ты что хочешь сказать? Ты хочешь сказать, что мы отсебятину несем?!
ЛАЗАРЬ. А кто мы?
БОНДАРЕНКО. Только вот этого, пожалуйста, не надо! Кто мы?! Для чего мы здесь?! И что это за такое место?! И кто виноват?! И где лучше?!.. Так мы дойдем до веры в Бога!..
ЛАЗАРЬ. То есть вы не верите, что пьесу кто-то написал? Вы думаете, она сама собой написалась?
БОНДАРЕНКО. Слушай, Лазарь! Ты образованный, ты еврей! А я простой семиреченский казак! Всё мое образование – кавалерийское училище в Алма-Ате! Ты мне по-простому скажи: как спастись?
ЛАЗАРЬ. Вам плохо?
БОНДАРЕНКО. Всем плохо! А мне что? Я – как все!..
ЛАЗАРЬ. Слушайте меня внимательно, Иван Михайлович! Почти каждый из нас то и дело говорит буквальными, точными выдержками из разных текстов, то есть цитатами, и при этом ничего не помнит, то есть не помнит, откуда цитаты, зачем, почему. Но все мы ощущаем какой-то непорядок бытия!..
БОНДАРЕНКО. А правильные слова мы говорим? Или только неправильные? Ты же сам сказал: выдержки! А кроме выдержек должны же говориться правильные слова пьесы!..
ЛАЗАРЬ. Иван Михайлович! Здесь не одна пьеса, здесь разом две пьесы!
БОНДАРЕНКО. Ты хочешь сказать, что в одной бутылке жигулевское пиво и коньяк "Ласточка" перемешаны?
ЛАЗАРЬ. Да! В этой бутылке перемешаны, по меньшей мере, два сорта пива!
БОНДАРЕНКО. Такого быть не может! Только сумасшедший мог такое сотворить! Две пьесы в одной перемешаны!..
ЛАЗАРЬ. А вот это вот – вы, я, все остальные – это не сумасшедший сотворил? Две руки, две ноги, сложнейшее устройство для совокупления, кошмар мочеиспускания и родов – это кто сотворил? А насекомые – это кто сотворил? Нормальный? И что вы можете знать о нормальности, Иван Михайлович?! Вы, человек, то есть существо, которое не в состоянии испражниться без напряжения, существо, которое охает и кряхтит, выводя из своего телесного состава экскременты! Помните большое зеркало в торгсине? Смотрелись когда-нибудь? Видели двуногое, завернутое в тряпки?! О какой нормальности мы, люди, можем говорить?!.
БОНДАРЕНКО. Да ну тебя! Я обыкновенный человек. Я – как все, понимаешь, как все! Все двуногие, и я двуногий!
ЛАЗАРЬ. Иван – человек, Иван – смертен!..
БОНДАРЕНКО. Ты не запутывай меня! Ты лучше скажи: как это, две пьесы в одной?
ЛАЗАРЬ. Попытаюсь. Вот, к примеру, Шекспир, "Укрощение строптивой". Предположим, что мы зрители. Мы сидим в зале и нам начинают показывать пьесу о том, как меднику Слаю решили показать пьесу об укрощении строптивой Катарины. И мы, вместе с этим Слаем, смотрим пьесу об укрощении строптивой Катарины. Но перед нами ведь пьеса о том, как меднику Слаю показывают пьесу?.. Так что же все-таки перед нами?..
БОНДАРЕНКО. Ты нарочно запутываешь меня! Перед нами пьеса о том, как меднику Слаю показывают пьесу!..
ЛАЗАРЬ. То есть вы, Иван Михайлович, все время помните о том обстоятельстве, что вы смотрите спектакль об укрощении строптивой Катарины не только вместе с какими-то подобными вам зрителями, но и с медником Слаем?
БОНДАРЕНКО. Запутываешь, запутываешь!..
ЛАЗАРЬ. Еще одни пример. Пьеса Чехова. Называется "Чайка"...
БОНДАРЕНКО. Антона Чехова... Пьеса... Там еще старика-лакея заперли в доме, а сами все уехали. Приезжают через год, а в доме скелет!.. Знаю... Такая пьеса называется: триллер!..
ЛАЗАРЬ. Не триллер, а "Вишневый сад"! Но я не про "Вишневый сад", я про "Чайку". Эта самая "Чайка" Чехова, она на самом деле "Гамлет" Шекспира! Объясняю! Молодой мыслящий человек ужасно страдает в пространстве загородного дома, то есть поместья, то есть замка. Фамилия молодого человека – Треплев. Он ставит пьесу, которую сам написал, подобно – тому, как принц Гамлет ставит свою "Мышеловку"? Мать Треплева – актриса Аркадина, она же шекспировская Гертруда! Почти что отчим Треплева – писатель Тригорин – он же – король Клавдий, вероломный король! И возлюбленная Треплева – Заречная – она же – Офелия! И чтобы зрители, не дай господь! не подумали бы, что это не "Гамлет", Чехов заставляет своего Треплева объясняться с матерью цитатами из "Гамлета"!..
БОНДАРЕНКО. Лазарь, ты умный мужик, орел! Но почему ты решил, что Чехов – такой же умный, как ты?! По-моему, он всё это закрутил совсем даже и не нарочно!..
ЛАЗАРЬ. Вот оно! Ты гениален, Иван Михайлович! Я ищу, бьюсь, теоретизирую... И не нахожу!.. И не найду никогда! Потому что всё закручено не нарочно!..

КНАРА. Мальчик здесь, мальчик усталый, голодный...
МАША. Андрей, где ты?
ПОЛИНА. Тише! Вот он! Он спит! Спит, бедняга...
КНАРА. Почему бедняга? Почему?!
ГАЙНУТДИНОВ. Николай, зачем ты его прячешь? Будем существовать попросту!
КНАРА. Поля, разве я не знаю, что ты его по-прежнему...
ПОЛИНА. Тише, тише!..
КНАРА. Ты думаешь, я зверь?! Вы все думаете, что я зверь! Шакирка, Поля, Колюня, все думают, что я зверь!..
ГАЙНУТДИНОВ. Кнарик! Ты не зверь, ты прекрасная женщина...
КНАРА. Маньхен! Дай мне закурить! Вот довели меня, курить начинаю!..
МАША. Кнара Ашотовна! Какое курение, у меня ребенку год и месяц, только от груди отняла!..
АНДРЕЙ /приподымается на тахте/. Маш! А как ребенка зовут?
ГАЙНУТДИНОВ. Разбудили!
АНДРЕЙ. Коля! А чо все кричат?
КУЗЬМИН. Накормить тебя хотят!
МАША. Ребенка зовут Джуманияз.
СУЛТОН. А едем все к нам! Такой дом! Машка моими сестрами младшими командует! Чистота, порядок! Горы из окошек видны, белые, голубые!..
МАША. Поедем, правда! Я без Джамика уже соскучилась!..
КНАРА. Кушай, Андрей!..
ПОЛИНА. Машенька, я поеду!
КУЗЬМИН. Ну и я!
АНДРЕЙ. Кнара Ашотовна! Поставьте пиалу на стол. Я же не могу из ваших рук есть, я же все пролью!.. И я поеду!
ГАИНУТДИНОВ. И мы с Кнариком поедем!
КНАРА. Все, все поедем!..

КНАРА. Не открывать!.. Не открывать!..
ПОЛИНА. Мальчики! Откроем. Они выбьют ворота!..

– Яшасин падишахим!
– Яшасин падишахим!
– Именем короля Филиппа Красивого!
– Именем короля Филиппа Красивого!..

ЛАЗАРЬ. Но все-таки Филипп Красивый правил задолго до явления Жанны д'Арк...
АНДРЕЙ. Я ничего не знаю о любви или ненависти Бога к англичанам, равно как и о том, что он станет делать с их душами. Но я твердо знаю, что англичане будут изгнаны из Франции, кроме тех, которые здесь погибнут! Господь пошлет французам победу!..
ГАЙНУТДИНОВ. Да здравствует Турецкая республика!
ПОЛИНА. Да здравствует Мустафа Кемаль!
БОНДАРЕНКО. И друг степей!..
ЛАЗАРЬ. Я тоже должен сказать какую-нибудь глупость? или что-нибудь умное?..
СУЛТОН. Да, да... Совершенно свои слова и какие-нибудь собственные стихи!
БОНДАРЕНКО. Слова того, который написал пьесу!..
ЛАЗАРЬ. Хорошо!.. Я жить хочу. Я хочу быть здоровым. Хочу мыслить и не страдать, насколько это возможно! Хочу есть, пить. Иногда хочу женщину. Мужчину, пожалуй, не надо... Ничто ни от чего не охраняет. Ничто ничего не дает, то есть не гарантирует! Но всё это ничего не значит! Я протягиваю руку ближнему, то есть другому – человеку. Я не знаю, кто написал пьесу, но я протягиваю руку!..
Лес плейстоценовый – невинности обитель,
А для кого-то, может быть, и ад.
Здесь много дней любил и ненавидел
Мой славный предок, молодой примат.
Поверьте мне, я вовсе не стремлюся
Прикрасить сладкой выдумкой рассказ.
Примат был очень юн. Зинджантроп Люси
Была его подругой много раз.
И, напрягая мускулы тугие,
Он ничего еще не говорил.
Нет, мы не кроманьонцы, мы другие!
Мы братья павианов и горилл!..

МАША. Ушли!..
АНДРЕЙ. По-моему, они больше не придут.
ГАЙНУТДИНОВ /робко/. А Костя не застрелился?
КУЗЬМИН. Да все живы!..
МАША. Давайте уйдем в наше "не здесь" и там выпьем чай спокойно!..
ГАЙНУТДИНОВ. Давайте!..

АНДРЕЙ /поет/: До свиданья, до свиданья!
До свиданья три раза!
И еще раз до свиданья,
Ваши карие глаза!