Стихотворения Жанны Сизовой

ЖАННА СИЗОВА

Новые стихи

Титаник 1998

От зашеины айсберга смердит протухшей рыбой.
Эликсир зловония перебивает смычок виолончели.
Качель рэгтайма. Трещина на деревянных подмостках.
Отросток каната червем обвился по палубе третьего класса.
Раса Морганов, Смитов, раса эмигрантов за новой жизнью
Елозит вилкой по круглому рту миноги.
Тревоги нет в хрусте воротничка, запахнутом в лунный глобус.
Автобус в два этажа застрял где-то в песках ЮАР - спасся периферией,
Так как четыре струны назад Орфей опустился в ад -
Туда, в чистилище, тыщи тарелок высыпались на дно.
Цинговый скрежет: айсберг рассыпался на множество бриллиантов,
Атлантическим щебнем пал в пищевод Атланты.
Грива и лохмы льда вырезали исход в брюшине Европы.
Азия святок и сухэрбана режет сейчас барана и ждет тирана, войны, погони -
Может быть, слюни рыцаря по копью и тоска по какой-то даме.
Великой британской булкой Титаник разломан в соленой ванне.
Когда Чарльз Дарвин насвистывал библейскую песнь Деборы,
Серафим человечества, посредством естественного отбора,
Эволюции и происхождения видов,
В испарине ужаса вывел плетью
Прощеное воскресенье длиною в столетье.
И, где-то к востоку от Гринвича, народился потомок Свана -
Розовобрюхий тунец в лабрадорском течении океана...
Так двадцатая матерь чревата дитем двадцать первым:
Вскорь урожденье - в экваторе ищет перину.
В это время Атлантика жмется к земной оси.
Тунец выгибает спину...

* * *

Что совесть? Это ли закон неписанный,
Устав неразрешенный, типикон
От ветхого до нового - что совесть?
Жалейка-сукровица, млечко от коросты,
Сырое лыко, драная кора,
К гаданию посредством топора
Сготованная.
Упрям возок, капризна колымага,
Все бы ей править не туда,
Куда желает кормчий -
Всегда в острожек, в лунку, в буерак.
Откуда вотчина, неужто не зачахла,
Не поредела, не разорена,
Под шкварками скукожилась от страха.
Как послушанье совестью нести,
Вынашивая чистым четвергом
Четверг страстной?
Всю седмицу, седмицу
Клокочет варево, густеет, пузырится...

Лист хладнокровен, а перо бодливо.
Орнамент литер бешено блудливый.
То не упрек чистописанью - то есть
Моя бритая наголо совесть.
Некрозный пролежень под ребрами - толико
В нем сердце перезрелой земляникой
Ползет на лоб, в чернильницу - туда,
Где булькают волдырины стыда...

Смерть Лампе

Герр Кант подобрал две сухие слезинки
С капроновой накипи узкого гроба.
На гвоздике слева - уснувшая роба
Уснувшего Лампе -
        Хранителя, служки, ревнителя Канта.
        О, этот удушливый вздох похорон.
        Он больше, чем выдох, но меньше, чем стон.
        Шаги от купелей к гробам ненамного быстрее,
        Чем поступь от узости гроба к простору купели.
Припав на бюро с золотистым сукном,
Герр Кант покачнулся, затронутый сном,
В лавровом венке с персональным шипом.
         Под шелест портьеровый - о, гутентаге!-
         Он вывел на белокочанной бумаге:
         В издательство рукопись снесть до обеда.
         Найти векселя. Оплатить по счетам.
         И далее слог с обреченностью Данте:
         Но Лампе ушел.
         Забываю Лампе.
Уступчивый призрак, немое дитя,
Мой Лампе - кафтанник скупого житья.
Наместник суббот, благочинный капризов
Моих - ты передан тайне.
            Ты... niсht, niсht!
Из облака диффузного, стяжая неба манность,
Герр Кант вступал в первоначальную туманность.
"Писать надо то, что писать не обязан" -
Кант молвил, критикуя чистый разум.
И ножичком сандаловым он время поделил
На две неравных дольки,
Шанс оставляя каждой вещи в нем
      Принадлежать самой себе и только.

В корзинке архивной, в строфе дневника
Послушная скоропись:
Наверняка,
Сегодня, сейчас, каждый миг, каждый век
Я забываю Лампе...

Кофейные зерна

Настало времечко кофейного зерна.
Контрабандного зелья с дубленым техасским дымком
Над турецкой завитою туфлей -
Настало времечко кофейного зерна...

Горшечник формирует пустоту.
Теснит ладонь податливую глину.
Но не по чину, отче, не по чину
Возводишь чашу - строже, пиалу.
Пиалы пустота неуловима.
В ней воздух вытесняет эликсир густого кофе.
Дно черным-черно.
Вот пропись мистики, неведенья звено.
О, круг присутствия кофейного пятна.
Цветной пиалы блеск. Где потаенность
Кофейной causы не преодолена.
Крапленость дна не узнана. Крепленость
Теина, теософии означена примерно два на два.
Что в котловине - доблести вина?
За гроб Господень - истребленье рода,
Впоследствие крестового похода
Эфемериды жрущая пустыня,
Все в котловине - нечисть и святыня...

Зерно кофейное, сокрой меня, сокрой,
В ложбинке спрячь, в щербине схорони,
Пучиной ухаю к подножию сосуда,
Где изначально правит пустота,
Пустое множество, вместилище для чуда...

* * *

В зерне кофейном мчусь на Валаам.
Сочится млечко вербное из кроны триоди постной.
Кренится челнок. Буквицы наползают мошкарой
К заглавной Паки.
Как антилопа, слизываю соль с набухших литер -
Шлюпка галс меняет.
Забросив якорь - стриженый апостроф
К жестяным сортавальским флюгерам,
Смычком альтовым урожай снимаю
От сыропустной жатвы троеперстья.
В снопы вяжу прокимны.
Прокимны тянутся, как лес по половодью.
Помяну имя твое во всяком роде и роде...
Слезятся знаки, хлюпают тире
В молитве по шелковистой эмали,
В майолике по кряжистой земле,
В кофейном зернышке, в кофеином овале...

Чеснок

С наступлением холода выпал чеснок. Вместо снега, он брякнулся оземь.
И принявшие озимь человеки зевнули, опухшие веки протерли,
И, отслоив от лежбища бока, приветствовали время чеснока.
Заерзал Кеплер: так безжалостно корю себя - не тот трактат достался королю.
Здесь суть не в шестигранности снежинки. Значительней, весомее картинка,
Что с гряд небесных льстится на порог. Над снегом кайзера витийствует чеснок,
Спасая честь российских рук и ног.
Спасая честь российских рук и ног, к стене шестерки балтик тесно жались.
К марту тришки-палашки, как пасхальными яйцами, долькой чесночной менялись.
С притяженьем тепла, когда рыльцем позвякивал клевер,
Прокурлыкал чеснок, отлетая скорлупкой на север.
Но тот, что остался, - разбух, раздался животом, просутулился коркой, пожух,
Сколосился стихом, сголосил причитанием: станем
Глаголицы тайным завистником. Станем
Чревоугодны до рифм, мшелоимны до всякой химеры,
Горделивы и скупы,как шелест таежного нтьха
На зубок, на головку, на дольку, на дюйм чеснока...

* * *

По субботам до Павловска в зонтике одувана
В кошачьем ушке теплокровно покусанном блошкой
Там в расщелине куса гречиха цепляет усы
Заодно и мой волос иранской излюбленный хной
Ной так бежал от захлеба воды
Ряды облаков не становятся реже
Понеже озноб загустеет понеже

Ошметок соломы летит через липы в аллею
Вот он Павловск - холмы,
Пропаданье в ложбины и слов прободенье
Взбиранье на холм - холмогоры усадеб,
Означенных так - брюлло-гоголь творцы.
Дворцы тянут головы в плечи и ждут своего зензивера.
Иоханна в три четверти с завтраком на полянке.
Адмирала Нельсона на реке Славянке.
Этот павловский дивноюродивый парк.
Бастион императора хлюпает воду балконом,
Ангинозно чихает, вздыхая натруженно Пасхой...
Но мы не продолжили - дивноюродивый парк...
Оранжерея выпорхнула шею
Аралией коралловой прокралась в вольер,
Где куртины цветочны немыслимы
В многомлечнице миртолиственной
Где опушившиеся мхом колонны склонны
К лени - величествовать им не по летам...
Бельведерский под ящиком дышит - моя запотела спина
Оттого, что блаженный Кукша чуть поодаль
На тропочке топкой так печалует в крик этот пышный парик
Павильонов павлиных согретых пригоршней Гонзаго,
Что над ним августейшая топится влага
И моя рыжевласая сага о Павловске
Солоно щиплет язык...

* * *

Тих - тух,
Стих притих и стух.
Петух: пропал пропан
Про панночку, про ночку
Проповедал - и пропил проповедь.
Пропащий мир. И аще из Дамаска
Розы навытяжку да в розги -
До царствия Небесного ни зги...

* * *

Отец, я лжец. Шкодливый еретик.
Парик отступника, запашник ренегата -
Мой выкрутас. Зачем-то Пантокра...

Отец, прости. Брюзжаво дребезжу.
Корежусь ржавчиной, овчинкой духа чванюсь.
Запахло паленью... Мне время духовник.
Духовка духа - душно в ней дудеть.
Душа надушена и душ душеполезен.
Мне суррогат геральдики страстей
Милее чванности чиненых лепнолетий.
А что разит зловониями: врут:
Спесь пахнет anisum. Подсолнечником - блуд...

Отец, зашей мне рот.
Я на лулах. С турусами в колесах,
Елозя по Содомине Ваала,
Своим рожденьем в царство божье опоздала.
На ногте Азии росточком с ноготок,
Позволь мне отбояривать поклоны,
Скрутиться в струльку, скрытно созерцать,
Как юноша блефует благодать...
Курьезен мой эфир - кефир...

Убийца - солнце.
Лезвие луча по рукоять вошло меж ребр.
И там, где мякоть, мстивое ярило
Тянуло мороком, буравило, сверлило,
Сводило счеты, хапало реванш,
И на измоге вывернуло скерцо,
И слякоть желез внутренней секреции
Солнцеворот выхлестывал бичом.
Отец! - заколота я, выкорчевана лучом...

Плач Параскевы

Ладан Ладога крылами поразбрасывала, снег прожгла, сугробы понавымела,
На опалинах невесты неневестные в ледяных венцах стоят, задумавшись.
В каждой деве Параскева-мученица по соломине главу свою откатывает,
Без кровинки плача, без слезиночки, на крушиновой валежнице пришептывая:
"Не рыдай по мене, мати, не тревожися, жезлом скорби опалящей не венчай чело,
Дрожь в ресницах сбереги до часа большего,
Да пустыннику - меня от тела хмельнаго, от родимого пятна, его багриночки.
Словно спицами клубок, копьем исколото.

Только сами не гадали, кипрею только сказывай,
                                                                 что растет на пепелищах да на выжигах,
Отлучили как, не додумали, что из ранок, из отрупий купно слепится,
Но не плоть от плоти зряча - посильней того -
                                                                 из некрепкия сосуды твердь соделавша...
Так примятая крушина веткой всхлипнула
Там, где Ладога сугробы поразбрасывала,
Снег прожгла, сугробы понавымела...

* * *

Переползать шаман-валежник брюхом
И, пуповину хмуро волоча,
Разматывать раненое нутро
По крутизне протерозойских эр.

Привротным зачуром, вилым змеевиком
Вползать во скань, где нитью все золотной
Испачкано - спалить ее и залатать смолой
(Гиперболоид ощерился - гиперболоид долой).

Найти кору - термит обточен - спрясть
Корявый ряд и нацарапать ряд графем.
Не вем, откуда резь - медяная пыльца
Покрыта стрекозиной пеленой.
(Зачем сквозняк?) Ветряной, ветрянoй
Слюною склеивать прилипчивый прополис,
Приплюсовать к пыльце.

Вываривать пигмент (шальная пигалица! -
Мастеровой Зенон последышу дивится),
И все залить - где пелена и плат разделены
Двумя пудами кашинских белил.
Из груды всяких всяч взять земляной гребень
Да бросить в празелень, сорвавшись в голубень...

кнедлики

сенная площадь. водоем миринды.
сама она - миринда - у лотка сбывает снедь.
"горячий бутербро..." осипло рассыпается на крошки.
В коридорах зрачков ее жмутся дворовые кошки.
В коромысле над веком бегущей строкой семафорится: фифа и цаца.
Но в затоне румян желваком оживает улика - укус комариной ночки.
Ненаглядно, незнаемо, жадно гляделась в царевы очи.
Что от такой оглядки? Только теперь хлюпать.
Ох, люшеньки - лихо тебе, люто?
Перманентной буколькой, застиранной кетчупом прядкой,
тряпкой утлой товарка Вийона навьючена. Шатко
гнется к наземной юдоли смазливая мазанка кровлей вовнутрь угасшей породы -
жегани рукавищем! - осторожно! - горящ-щие бутербро...

Жанна Сизова родилась в 1969 г. в Москве. В детстве жила в Иркутске. Окончила филологический факультет Иркутского университета и богословский институт в Петербурге. В настоящее время живет в Петербурге, работает радиожурналистом. Стихи публиковались в журнале "Арион", альманахе "Черновик" и др. Единственный авторский сборник - Ж.Сизова. Ижицы (СПб., "Ризопринт", 1998). Тексты переведены на английский и немецкий языки.

10 мая сего года у Жанны родился сын, названный Марком. Редакция "TextOnly" поздравляет Жанну и желает ей и младенцу всего самого замечательного.