Стихотворения Ильи Кукулина

ИЛЬЯ КУКУЛИН

Илья Кукулин - член редколлегии нашего журнала.

* * *

1

Пора не сваливать отсюда -
наоборот, валить сюда,
как снег, как воздух ниоткуда,
как перезревшая вода.

Не нам оплакать эту землю,
но нам спасти своим теплом
ее обломки или стебли,
ее ненастоящий дом.

Пока вспотевший ветер свищет
на перегонах вестовых,
пока идет последний нищий
в своих лохмотьях ледяных,

невидимы, как вид с дороги,
мы говорим частями сна:
я, активист и недотрога,
и ты, сердечная война.

2

Наша большая беда
        станет рябью весенней воды.
Бисексуальность станет
         цепочкой талых следов.
"Остановись, мгновенье,
         а не то получишь в пизды," -
сообщает мне доктор Фаллос
         и считает, что это любовь.

3. Реплика из зала

Ты прав, я смерть, я голос одобренья,
я приближенье леса и лица,
я несамостоятельное пенье
среди людей разъятого певца.

Я смерть, я блядь, - и колокол над хором
не есть реинкарнация меня.
При помощи весталок посторонних разговоров
саднит внутри-снаружи всякая фигня.

Я говорю от имени контекста,
который видят десять человек.
Кто ходит по нему, тот сам себе невеста,
тот думает, что занимает место,
но переходит в падающий снег.

Я окружаю то, что происходит,
но голоса не создают среды.
Внутри меня руками кто-то водит,
поглаживая талые следы.

1993 - 2001

* * *

Когда писатель Пелевин выходит на тропу войны,
он обнаруживает у себя в кармане веревки разной длины.
С ним может случиться все, что угодно, и не будем трогать его -
проникнем лучше в узлы на веревках и удалим из них тонкое вещество.

Веревки развяжутся не в кармане, а над сетью огней мировой.
Пелевин увеличивается в размерах, сравниваясь с моей головой.
Но моя голова находится не в космосе, а внутри связанных попарно ключей,
и еще неизвестно, чья рожа страшней и чья тропа горячей.

Есть мнение, что временами обрывается нарастающий звукоряд:
люди ходят, домам снятся облака, вещи делают, что хотят.
И тогда я пишу длинными строчками, почти как Поль Клодель,
пытаясь заполнить моросящую странность недавних недель.

Бессмысленно вести полемику, когда находишься в мертвом пятне.
Другое "я" просит: "Дайте мне перья! Дайте курнуть и мне!
Я хочу быть настоящим индейцем, его бубном, его щитом,
на котором изображены звери из мира душ, что будут с нами потом."

На щите Ахиллеса мальчики и девочки ловят друг друга, ищут рояли в кустах.
Вспугивают нимфу in flagrante с чертом, завернувшуюся в плащ впопыхах.
Сатир убегает, стуча копытцами, мальчики улюлюкают,
а девочки не смотрят и плетут венки.
Так щит Ахиллеса борется с реальностью, а пора бы сыграть в поддавки.

Как сказала бы одна девочка, играть очень просто: голову в песок - и вперед.
В поддавках неизвестно, кто проиграл, даже если проигравший умрет.
И я спрашиваю воображаемую девочку, но отвечаю не ей:
"Ну что, мы сделаем из щита бубен - станет ли он честней?"

Другое "я" просит забыть вопрос, отказаться от игры, утечь водой.
Первое "я" сидит в углу сцены в ожидании внутреннего Годо.
Он сообщит мальчикам и девочкам:
         всем пиздец, все свободны, начинаю обратный отсчет.
И от внутренностей ко щиту река-пуповина течет.

Я хотел всю жизнь просвистеть скворцом, заесть это супом с котом,
вместо этого, похоже, стал раскинутой сетью, шевелящейся черным пятном.
Я растворяю щиты и бубны, но не бросаюсь на обоеполых людей.
И вот Пелевин заметил меня, хотя другое "я" - лицедей.

Можно завязывать веревки как хочешь - Годо придет не сюда.
Я не понимаю, в чьем я кармане - вокруг микросхемы и провода.
Третье "я" рвется в бой с призраком Пелевина, находящимся в черной дыре,
и они бьются с утра до вечера и кричат, словно мУжи совета в шатре.

2000

* * *
        Сергею Морейно

И тебе не надоело, муза...
В.Нарбут (в лагере)

Может показаться смешным,
что есть современные русские поэты
с похожими еврейскими фамилиями:
Гандельсман, Гандлевский, Гондельман...
Впрочем, Гондельман (который Григорий и в Риге),
говорят, перестал писать стихи;
по словам Сергея Морейно, работает в банке
и ходит в чёрном костюме.
Если опять будет Советский Союз, вышки и лагеря,
ужас и радость империи
(настигающие нас ныне, как сладкая боль - отошедших от наркоза),
ничего, всё с ним будет нормально:
попадёт в лагерь, снова начнёт писать стихи,
сломается, заболеет, погибнет,
после смерти станет объектом исследования,
возлюбленным кумиром, идолом диссертаций.
Ничего, пусть живёт так,
ходит по Риге в банк,
спокойно живёт дальше,
стихи и так как-нибудь пере-пере-переканту-у-у-у-уются...

28-31 января 1998

* * *
        Александру Анашевичу

Гроб для куклы Барби.
Похороны куклы Барби.
На могиле лежит тамагочи.
Кругом растут живые цветы.

1997

Молчание

1

У меня было место среди людей.
У меня стало место среди волков.
Я бы сделался гением площадей,
но для этого несколько бестолков.

У меня развился тревожный нюх:
за флажки принимаю любой обман.
Больше мне не люб Абсолютный Дух
и не греет душу чужой роман.

Ибо то, что может меня предать -
плечи, грудь, и член, и чужая плоть,
близость с теми, с кем мне не совладать -
никогда не смогут перемолоть

- нет, не слов, а просто сухой тоски,
что холодным колом кольнёт в груди.
Ветви никнут, играются в поддавки:
стой подальше, вспомни, разбереди.

2

Моё дело уходит налево.
Моя вера уходит направо.
Если сердце покуда цело,
оно уже бьётся как-то лукаво.

Тот, кто свернулся в комок в центре мира,
может считать себя самым умным.
Тихие нити идут сквозь дыры
к мясам любви и к словам канунным.

Я обхожу непроезжей грязью
умника, спящего на поляне,
и не хочу ни лестью, ни казнью
перевернуть до него расстоянье.

Сны его катятся через отмель:
песок, тростники, василёк, палатка.
Как раствориться в такой погоде?
Глянуть на небо и то несладко.

3
         Памяти А.Я.Сергеева

Блядство, паника, беготня.
Я не знал, что стану так жить.
Отойди, не ломай меня.
Позвони сам себе, расскажи

про утрату доверия к снам,
возрастание тёмных сил.
Превратился просвет в Гознак.
Я дошёл до воды и вил.

То есть думал, что всё, дошёл.
Оказалось - смечтался в хлам.
Подо мною - бетонный мол.
Впереди - голубой пополам.

Он наносит в песок слова,
оставляя неровный след...
Может, тех, в ком память жива,
наградят за выслугу лет.

1997 - 1998

* * *

Подойди-ка Эвридика
да на друга погляди-ка
что за радость за такая невозмо-жна-я

1990, 1998

* * *

К северу смотрит комолый теодолит,
кажет леса, елки и горы.
Тишь стоит, словно нам воронье не велит
продолжать разговоры.

Здесь окончилось все, чего мы могли желать.
В Москве остались соседи,
зависающий принтер, долги на 400 долларов, отец и мать.
Ничего, скоро приедем.

Никогда не сверяй работу с деревом! Никогда не
надейся, что отделенность схлопнется, как раскаявшийся календарь!
Никогда не напрашивайся на завтрак к Наташе и к Дане,
особенно когда они ваяют по гранту свой принципиально новый букварь!

Если впаришь берегу, каменному неуюту,
мысль о том, что он есть школа твоих чудес -
он включит твои мысли в непрерывную серую смуту
абразивных самозаглотных словес.

Между словом и камнями рождается не наше кино. В 25-м кадре
не я, а моя родня
обсуждает за чаем вопрос о другом педиатре,
об английском для Лели и Маши, о новых возможностях для меня.

Имена как опыт совместности, никнэймы для бесконечных гестбуков
нужно осмыслить, но это не лэйбл и не знак.
Возьми очки, а потом секстант, предварительно поаукав,
зафиксируй неверность спасения как неразменный пятак.

Пустота! Ледниковый склон между землей и небом.
Сдвиг плоскостей, иконная горка, лоснящийся самосброс.
Здесь могли быть скит или подстанция. Вместо них - налево
река осторожно разжимает порог.

"У меня есть друг, его имя..." На самом деле
наконец-то я вспомнил, кем я приходился тому, кого звали Фома.
На пороге реки, на пределе
собирается воздух, как невидимая стена.

А вода уходит одна, и прыгают водовороты,
играют сами с собой, как я с частями себя.
Срастись бы - в координатах этой работы -
с тенью тебя-не-тебя, тебя и не только тебя.

1994, 2000

* * *

Когда меня спрашивают, во что я одет,
я отвечаю: я не похож на скелет,
я не похож на дерево с головою отца,
я скорее что разжалованная маца.

Сюмбаллон! Но это не для того, чтоб встретиться.
Крыша улетела и смотрит куда-то вдаль.
Маца не хочет быть похожа на дерево.
Во что я одет, я точно не помню.

апрель 1999

* * *

Я пробуждаюсь
наконец-то я пробуждаюсь
наконец-то
после десяти лет летаргического сна

я поднимаю над болотом
свою широкую покрытую щитками голову
глаза-фары мрачно светят над тиной

я - политический поэт
задуманный в эпоху перестройки
для дальнейших беспросветных времен
для глухой ярости в одиночестве внутреннего исповедального онанизма

меня надолго не хватит
меня хватит только на несправедливый крик в стенку
(пользуясь терминологией вышеизложенного - в глину берега)

порыв не бывает взвешенным
мы с тобой это, Лена, уже обсуждали
письмо о новых/старых (то есть вернувшихся на новом уровне
         дореволюционных) формах отчуждения
         человека от государства в современной России
         я писал тоже тебе

где ты теперь неважно
я знаю где ты но не буду звонить
потому что это не между нами*

я говорю с самим собой
я надеюсь я считаю что смогу что-то сказать
вот что я смогу сказать:

у-у-у-у-у-у-у-у-у

это не моё

----------------
*      (по этому тексту кажется
      что я на что-то намекаю
      а в самом деле мы просто тогда пообщались
      что-то я зациклился ни к чему это)

* * *

Вот Марина Сазонова пишет: "Я хочу жить в мире, где нет ни мужчин, ни женщин, но есть существа бесподобные." Я хотел дожить... додружить... дожить... додружить... до мира, в котором половые различия стали бы не тайным определяющим признаком, а одним из. Как цвет глаз и структура волос. Как ширина или тонкость в кости. Как быстрота реакции.
- Врешь ты все. Не хотел ты додружить. И дожить не хотел. Ты не хотел дожить!!!
- Ты только, пожалуйста, говори. Пожалуйста, говори что-нибудь, не останавливайся.

декабрь 1999

* * *

непрерывное производство истины о сексе
непрерывное производство истины о России

Имена

1

Монтсеррат Кабалье
Мирей Матье
Мерилин Монро
Офра Хаза

2
        Ивану Ахметьеву

Александр Лаэртский
Диоген Синопский

* * *

Если это не сад,
если рамы скрипят
оттого, что темней не бывает...
О.Седакова

Хорошо быть живым.
Д.Кузьмин

Неужели одна только радость осталась -
в том, что мы еще встретимся
     за накрытым столом, в саду райских деревьев?
Точно ли рай это - может быть, это только ожидаемое детство?

И только молодость может
выдержать то, что снаружи
рвет душу на части -
что кроме смерти, неверия, привязанности, жажды
больше нет ничего?

Что я скажу моей молодости,
как я утешу ее,
во что одену,
чтобы она достойна была сесть рядом с тобой?

Вот, скажу, молодость милая,
самонадеянная, недоверчивая, талантливая,
смотри - это не все.

И райские плоды - еще не рай.
(Полноте, райские ли стволы проступают в долгих сумерках?
Может быть, это материнская утроба?)

И готовность к потере - еще не все.
И сама потеря.

Это НЕ привилегия молодости -
жить рядом со смертью,
рядом со столом для поминок,
рядом с воткнутым в землю мечом,
веслом, быть может, или пропеллером.

"Он там, куда шел давно."

Чувствовать невыносимость смерти - не знаю, чья привилегия.
Наверное, девочек из нашего класса.

(Может быть, вон той девушки в метро.
Все равно за пределами класса цепляюсь взглядом за каждую челку.
Щелку, целку - короче: правда, это не привилегия.)

Смерть не создает никакого сюжета.
Смерть ничего не завершает,
это остановка и разрушение, которое всегда впереди,
неявный остаток жизни расходится по другим рукавам (руслам).

Я еще молод, кажется, я еще молод.
Это уже не имеет значения. Мы находимся рядом.

       Страшный стук раздается колес.
       Вспоминается Жуковского баллада "Лесной царь".
      Машинка ужаса послушно вырабатывает метафоры.
     Я не хочу быть мертвым младенцем, я хочу быть живым.

Трансфигурация

        Алексею Цветкову-младшему

Ленин Партия Комсомол
Сталин Берия ГУЛАГ
собаки желание смерть
облако озеро башня

1999

* * *

шрифт увязанный в стебли гравилата
над чекушкой ручья поднимается падает ниц
открывая прохожей траве тени пролетающих птиц
перебежками бежит ветер как серая вата

не управа не чётки видятся в лесе ступень
обозначена елью грозится указать глубоко
в сыроватую глубь где белая бликом сорока
роняет косящийся звук на опрокинутый пень

уменьшаясь в окно влез запах навоза собака лает
на запылённые шторы чужого влияния
под забором вырос лопушок весьма беден

за забором сарайная дверь скрепя колебания
фиксирует по деревне распространение сплетен
и относит назад и относит назад и назад отметает

1990 - 1991