1 декабря в Центральном Доме художника были названы имена новых лауреатов Премии Андрея Белого. Впервые это было сделано в Москве (после того, как год назад членами жюри впервые стали "московские гости" – Ирина Прохорова и Александр Гаврилов). Общественное внимание к премии год от года возрастает, хочется надеяться, что так будет и дальше. Но, честно говоря, итоги этого года показались мне несколько разочаровывающими.
        Я хотел бы сразу оговориться, что все четыре лауреата представляются мне, сами по себе, вполне достойными этой награды. Вообще в шорт-листе премии в этом году, как и в прошлом, слабых или второсортных авторов не было. Спорить о том, у кого стихи лучше – у Гандлевского или у Кононова, у Померанцева или у Сухотина, – кажется мне совершенно бессмысленным занятием. Разговор же об уместности и своевременности поощрения той, а не иной художественной стратегии, того, а не иного направления, – такой разговор в принципе может вестись, но неизбежно скатится к субъективизму: премия дается за год, это небольшой срок, и определить беспристрастно здесь и сейчас специфику текущего момента в литературе, требующую поощрения именно этой тенденции, а не вон той (речь должна идти именно о требованиях момента: если эта тенденция представляется в целом более перспективной, чем та, то незачем было представителей второй тенденции включать в шорт-лист), – думаю, вряд ли возможно.
        Следовательно, остается вопрос о политике премии и ее воздействии на различные литературные лагеря. Премия Андрея Белого позиционирует себя как общенациональная, а не групповая, – а это значит, что на нынешнем этапе ее решение должно в той или иной мере устраивать если не все, то хотя бы большинство имеющихся в литературе течений (не включая, разумеется, откровенно мертвые и реакционные). Прошлогоднее решение было замечательно тем, что так или иначе учитывало очень широкий круг интересов и предпочтений: фигура Волчека устраивала ветеранов петербургской неподцензурной литературы, фигура Гаспарова – филологические и вообще научные и сориентированные на науку круги, фигура Рубинштейна – московское лобби и лагерь концептуалистов, фигура Фанайловой – провинцию, сторонников относительно традиционной версификации, журнал "Знамя" (коего Фанайлова любимый автор)... Разумеется, я упрощаю: не все москвичи любят Рубинштейна, не все ученые – Гаспарова, и т.д. Но общая схема такова.
        Теперь посмотрим, что произошло на сей раз. Как я уже отмечал, анализируя шорт-лист, среди лауреатов непременно должны были оказаться фигуры культовые. И Игорь Смирнов, и Александр Пятигорский в полной мере могут претендовать на этот статус: их репутация складывалась десятилетиями и носит, можно сказать, абсолютный характер. В этом аспекте несущественно, что Смирнов получает премию за свою, так сказать, основную деятельность, а Пятигорский – за художественную прозу, с которой начал работать сравнительно недавно. Существенно другое: референтные группы, для которых фигуры Смирнова и Пятигорского значимы, практически совпадают. Можно сказать, что эти два решения жюри – два точных попадания в одну и ту же цель, и в этом смысле один из двух выстрелов – лишний. А если учесть прошлогоднее лауреатство Михаила Гаспарова, то, возможно, и оба (конечно, повесть Пятигорского имеет не слишком много общего с "Записями и выписками", но – и это мы отмечали год назад – равным образом знаменует принципиальный для современной литературы выход ученых-гуманитариев в художественное творчество: недаром в шорт-листе этого года с Пятигорским соседствовал названный мною год назад в этом же контексте Александр Жолковский).
        Стремление поощрять в том числе и младшие литературные поколения, постепенно вводя их в условный "зал славы неподцензурной словесности", мы в прошлом году отмечали и приветствовали. Разумеется, это стремление должно быть обеспечено определенной безусловностью остальных лауреатов. Можно понять, что кандидатуры Игоря Вишневецкого и Григория Дашевского не показались жюри выигрышными: книжка мало пишущего в последние годы Дашевского очень уж маленькая, а 36-летний Вишневецкий (в силу обстоятельств, скорее всего, вполне случайных) уж слишком малоизвестен за пределами позднесамиздатского круга литераторов, и его товарищи по этому кругу из состава жюри – Глеб Морев, Сергей Завьялов, Александр Скидан – не могут этого не чувствовать. Оставались Ярослав Могутин в поэзии – и Павел Пепперштейн с Сергеем Ануфриевым в прозе. В обоих случаях налицо достаточно широкая известность с привкусом скандала, у Могутина гораздо более сильным. Разница, пожалуй, в том, что референтные группы, для которых значимы и ценны фигуры авторов "Мифогенной любви каст", – вполне определенные: с одной стороны, это круг, ориентированный на Ному, на московских художников-концептуалистов (немаленький круг, включающий не только и не столько самих художников), с другой – "модная" молодежь, для которой Ануфриев с Пепперштейном встают в один ряд с Пелевиным (единственный на моей памяти авторский вечер Пепперштейна в Москве проходил в кратковременно существовавшем клубе "ПушКинГ" – не литературной, а, так сказать, общебогемной ориентации, и от юношей лет 18-20, явно не имеющих отношения к литературным кругам, было не протолкнуться). У Могутина же никакой определенной референтной группы нет: в младшем литературном поколении – условно скажем, в поколении "Вавилона" – он так и остался одиночкой (многие ценят и уважают его тексты, но мало кем он воспринимается как "свой"), российские геи едва ли могут рассматриваться, в терминах PR, как таргет-группа для литературной премии (да и в этой среде отношение к Могутину весьма неоднозначное)... Следовательно, единственный политический смысл присуждения премии Могутину – вызов, демонстрация независимости от общественного мнения (характерная деталь: при объявлении лауреата в поэтической номинации в ЦДХ стояла мертвая тишина – имена остальных лауреатов та или иная часть аудитории встречала аплодисментами). Это может быть оправдано, если такое решение чем-то уравновешивается, – боюсь, что в данном случае это не так: степень признанности Смирнова и Пятигорского не компенсирует противоречивой репутации Могутина.
        Номинация "За особые заслуги" – имеющийся в распоряжении жюри джокер. Если в трех основных номинациях не находится достаточно убедительных решений – четвертая может все выправить и вытянуть. В принципе справедливо и обратное: при безусловной выигрышности решений по трем номинациям решение по четвертой имеет право быть проблематичным. В данном случае первые трое лауреатов отнюдь не бесспорны – как же использован джокер? Боюсь, что не слишком удачно. Заслуги Виктора Лапицкого вполне понятны (о них напомнил на церемонии в ЦДХ Александр Скидан): в качестве переводчика он в 80-е годы первым ввел в отечественный культурный обиход (публикациями в питерской самиздатской периодике) тексты Бланшо, Дерриды и целого ряда других великих французов второй половины века; многое из этого было в 90-х переиздано – но уже наряду с переводами Бориса Дубина, Ирины Стаф и других, а в неподцензурной литературе Лапицкий был ключевой фигурой, переводчиком #1 в своей языковой категории. Однако помнят об этом только те, кто к петербургскому самиздату так или иначе был причастен, – остальным имя Лапицкого мало что говорит. Фигура, генетически восходящая к золотому веку русской неподцензурной литературы, среди лауреатов премии абсолютно естественна, и вполне возможно, что напомнить о сделанном Лапицким – необходимо, но контекст для этого жеста выбран, на мой взгляд, ошибочно.
        Складывается впечатление, что жюри Премии Андрея Белого, принимая решения по 2000 году, отчасти пренебрегло политическими соображениями, а отчасти – сделало неверные ставки. Честно говоря, сложно понять, отчего это произошло: двое москвичей, пополнивших состав жюри в этом году, должны были, наоборот, усилить в его решениях элемент трезвого расчета. Или нам целенаправленно дают понять, что премия будет двигаться в направлении эстетической и культурной радикализации? Не преждевременно ли, – может быть, стоило взять еще пару лет на укрепление позиций в центре эстетического спектра, и уже потом двигаться влево? Интересно было бы знать, что думают на этот счет те, кто принимал решения. Во всяком случае, по итогам одного года судить о тенденциях рано: посмотрим, куда качнется маятник через год; к тому же, у премии теперь появляются дополнительные возможности игры на рынке репутаций: поэтическая серия Премии Андрея Белого открылась в издательстве "Нового литературного обозрения" превосходными (и превосходного дизайна) книгами Елены Фанайловой, Александры Петровой, Михаила Айзенберга и Сергея Стратановского, вскользь говорилось и об ожидаемой поддержке со стороны петербургских издательств (может быть, появятся аналогичные серии и по другим номинациям?).
        В заключение позволю себе сказать несколько слов и о решении жюри другой премии – Малого Букера 2000 года, присуждавшегося за литературный проект. Жюри оказалось в сложной ситуации с точки зрения премиальной политики, и принятое решение оказалось, вероятно, наиболее разумным. Премия присуждена пермскому Фонду "Юрятин" (руководители – Марина и Владимир Абашевы), наиболее известному циклами литературных встреч пермской читающей публики с ведущими российскими авторами, семинарами и конференциями по изучению специфики местной культурной жизни и несколькими издательскими проектами (в рамках одного из них вышла книга Виталия Кальпиди "Мерцание", в рамках другого – по сю пору единственное в России издание Елизаветы Мнацакановой). Это хорошо уже потому, что совершенно непредсказуемо; к тому же любой жест признания в сторону энтузиастов из провинции – благое дело, которое не может не вызвать уважения и сочувствия. Минус – малоизвестность лауреата, но это поправимо (если, конечно, общественный совет Малого Букера не пустит дела на самотек). От других комментариев воздержусь как лицо заинтересованное (участник шорт-листа, премии не получивший), – замечу лишь, что, на мой взгляд, ошибка была допущена при составлении шорт-листа, когда были одновременно включены "Юрятин" и проект "Уральская литература – новая реальность" Виталия Кальпиди, во многом дублирующие друг друга, и это уменьшило свободу маневра на заключительной стадии.
        Но меня (как, повторю, лицо заинтересованное) поразила одна вещь: реакция одного известного сетевого и не слишком известного газетного критика на одну только возможность, что Малый Букер достанется мне. Четыре публикации с выражением опасений и недовольства по поводу этой возможности ("Русский журнал", "Независимая газета" и дважды "Литературная газета": один и второй) – это уже называется "бить в колокола". Сам Малый Букер Льва Пирогова (вы, конечно, уже догадались: это он, наш любимый и – нет, не единственный, но об этом в другой раз) при этом интересует в малой степени: во всяком случае, видно, что его не интересует ни точное содержание номинации (а то бы он не сетовал, что не номинирован проект "Писатель Б.Акунин": в Положении о премии ясно сказано, что под проектом в данном случае понимается совсем другое), ни точный состав шорт-листа (а то бы он не жаловался, что в него попал "один хороший, но не слишком популярный интернет-ресурс", то бишь "Вавилон", – когда в шорт-листе ясно сказано: "Комплекс проектов Дмитрия Кузьмина", в каковом комплексе оный интернет-ресурс является ровно одной пятой долей). Я всегда подозревал, что значение той или иной полезной деятельности легко измерить по той ненависти, какую она вызывает у мрачных ублюдков. И в этом смысле соответствующая кампания Пирогова – гораздо более ценная и дорогая для меня награда, чем неполученный Малый Букер.