Oleg Kuznetsov

ОЛЕГ КУЗНЕЦОВ
Два рассказа

ЖАЛКИЕ СЦЕНЫ

       - Нет, ты мне будешь мешать, - отвечает Нине муж, прихорашиваясь перед зеркалом. То галстук поправит, то причешется. Она сидит на неубранной постели, но одета так, как будто ей сейчас выходить.
        - А я сяду в уголке, слова не скажу.
        - Зачем ты мне в уголке. И ты же сама не захотела.
        - Я передумала.
        - Сразу надо было. А я не могу менять свое настроение. Кроме того, у тебя урок. Ты же стихотворение, стихотворение! - он вдруг рассердился, - до сих пор не выучишь. Едем скоро, а ты все на том же месте.
        - Я выучу. Ты вернешься, а я уже выучила.
        - Анна Львовна - ведь стыдно будет. Она моложе тебя.
        - Она тебе нравится?
        - О чем ты?
        - Да я так спросила.
        - Она мне не интересна.
        - Она совсем как настоящая француженка, - мечтательно тянет Нина. - Ты ничего не понимаешь.
        - А! Что у тебя в голове. Ты просто француженок не видела. Они все там очень нехороши, ты увидишь.
        - Я буду заниматься, пока тебя нет.
        - Как хочешь. Вот и Галя с тобой посидит. Верно?
        Сделав вид, что оторвалась от книги, Галя кивает с круглого одноногого табурета. Левая рука свесилась со стола, как с крышки пианино.
        - Только ты ей книги тоже не давай. Она в них чертит.
        - Да когда я чертила, - возмущается Нина.
        Вадим смеется. Он целует жену сначала в лоб, потом, когда поднимает голову, - в губы. Поворачивается к склонившейся Галке, берется с обеих сторон за сиденье и тянется к губам. А она каждый раз отворачивается.
        - Смотри, не дает. Я бы вас с удовольствием поменял местами.
        Нежно треплет Галю за плечо, выпрямляется, поднимает руку и несколько раз складывает ладонь, так что пальцы хлопают. Выходит.
        - Что он имел в виду?
        - А ты не поняла? То, что он хотел бы меня женой вместо тебя. Мерзавец он, подлец, говно у тебя - и все! И как разговаривает!
        - А ты, оказывается, все слышала. Я думала - читаешь.
        - Не могла дождаться, когда уберется наконец.
        - Это я сама виновата.
        - Конечно, что позволяешь о себя ноги вытирать. Куда он?
        - В карты играть. Нет. Что то иду, то передумаю. Но и я ведь не солдат. А потом жалею всегда.
        - Брось его, брось, - кричит Галка. Она кажется вообще очень нервной.
        - Да? Чтоб и это все прахом пошло? - Широким жестом обводит вокруг себя, так что захватывает им и мебель, и одежду на себе. То и другое вполне приличное. - Просто ты мне завидуешь, оттого и советуешь.
        - Тому, что у вас даже детей нет, например?
        - Захочу - рожу.
        - Да кто тебе даст. У него всегда найдутся отговорки. Вот и едете вы.
        - Просто рожу, что он сделает?
        - Забеременеешь - поднимет за ноги и вытряхнет через рот.
        - А ты живешь со своим безногим уродом, лучше? Ни слова за весь день друг другу.
        - Он не безногий.
        - Ну, хромой.
        - Он был великолепный мужчина, ты таких и не видела никогда.
        - Все-все-все, - Нина поднимает руки с напряженными оттопыренными пальцами. - Мы сейчас поссоримся, наговорим друг другу, уже наговорили.
        - Просто время пришло, и мы с ним разлюбили. А ему куда деваться.
        - А я не хочу.
        - Почему? Значит, время пришло.
        - Нет, посиди лучше. Я сейчас.
        Выходит торопливо. Галя раскраснелась, запыхалась. Но замечает, что стул под ней, оказывается, вертится, и начинает вертеться то в одну сторону, потом в другую, постепенно успокаиваясь. Показывается Нина в пестром, со сложным рисунком, толстом халате до полу.
        - Ты чего переоделась? - Щеки Гали уже вернулись к их обычному цвету - нежно-бледному, как у изнанки раковин.
        - Как я тебе?
        - Нормально. Только немного странно.
        - А так?
        Нина медленно спускает халат с плеч. Он скользит с ее рук, так что она постепенно открывается, сворачивается у ее ног, и она оказывается в одних тапочках. Дергая ногой, выходит из тапочек, как из воды.
        - Нравится?
        А Галя пожимает плечами.
        - Смотри.
        Она оглаживает себе шею, плечи, груди, живот и бока и, изворачиваясь и заглядывая себе за спину, ягодицы.
        - Все гладенькое, крепенькое.
        Делает вид, что пытается ущипнуть и у нее не получается.
        - Ничего не ухватишь. Хочешь попробовать?
        Щиплет и мнет себе груди, отчего те вздуваются в разных местах.
        - Даже пальцы срываются. Вот!
        Сжимает их посередине, так что груди еще набухают и вытягиваются. А отпустит, и принимают прежнюю форму и размер.
        - Как эти. Иди сюда.
        - Не хочу.
        - Как резиновые. Почему?
        То подхватит их снизу ладонями, приподнимет, а то сведет вместе и потрет боками. Или отпустит, дав им попрыгать. Они прыгают. Или проведет пальцем по розовым пятнам заверший.
        - Ровненькие. А то бывает, тут еще торчит. У меня - нет.
        - Это потому, что ты не кормила.
        - Неважно, и похоже на чепчики. Я потому никогда лифчики не ношу, что натирает всегда. Потом красное. А мне их жалко. Знаешь, я ведь могу лбом колени достать, не считая. Я тебе покажу.
        - Прекрати, пожалуйста. - Она немного испугана.
        - Вот еще! А потому, что я много гимнастикой занимаюсь. Он уйдет, а я - давай, он и не знает. А что делать? Очень здорово, ты не представляешь.
        - Нет, я не могла себя заставить никогда.
        - Ну что ты, совсем другое тело. Правда, похоже на орешек? Желтенький. - Она показывает на аккуратно постриженный лобок. - Ты его бреешь? Я не брею.
        - Я ненавижу свою пизду.
        - Напрасно. Ее надо любить. У тебя должна быть очень миленькая щелка. Видишь? И у меня. - Она раздвигает створки вульвы, между ними сверкает алой слезой яркая подкладка. Галя улыбается, не удержавшись. - Знаешь, как там жжется. - Она засовывает палец. - Я, кажется, разошлась. Хочешь, и тебе тоже так сделаю. - Несколько раз двигает им, морщась от удовольствия.
        - Только попробуй!
        - Нет, правда. Он говорит, почему у тебя там всегда так горячо. А я и не знаю, я родилась такая. Будто бы там его плавится, и он боится, что раз будет вытаскивать - а там уж нет ничего. Он ее и языком, губами, пальцами лазает везде, целует, лижет. А ты говоришь - брось. Но он же думает, что мне это нравится. И куда я пойду? Ты же не возьмешь меня.
        - Нет, - качает головой Галя.
        - Вот видишь. А почему? Я ведь люблю тебя.
        - Я тоже.
        - Правда? Я иду. - И, мелко перебирая ногами, подскакивает к Галке. Держит ее за руки, тычется губами ей в лицо, а та каждый раз не дает свои губы, поворачиваясь на стуле. Ну вот, запахла уже, - с брезгливостью и раздражением думает Галя. Она неловко обнимает Нину за плечи.
        - Успокойся. Но я сейчас не могу, ты же знаешь. У меня Аленка.
        - Она не узнает.
        - Нет. Но если хочешь, подожди немного, когда у нас с ней тоже закончится.
        - Ждать я не могу, - выпрямляется Нина. Она сердита. - Чего ходишь тогда?
        - Да я же по-дружески, дура.
        - Кто, я - дура? А ты? Пришла тут - хозяйничать. То ей не так, это. Мужа моего обругала. Хозяйничает. Уходи вон лучше.
        - Я уйду, ты только не кричи. - Галя слезает со стула, с опаской сторонясь Нины.
        - И больше не приходи.
        - Ладно, не приду.
        Нина толкает ее в спину, и она ускоряет шаг. Но Нине понравилось, как она ее толкнула, и толкает еще. Галя бежит, а Нина толкает ее в спину. Обе скрываются за застекленной дверью комнаты. Из прихожей слышен истошный Галин визг. Это Нина укусила ее за щеку. Хлопает дверь, но сразу же опять распахивается. Нина кричит: "И вещи свои сраные забери, нам дерьма не нужно". Она, кажется, выкидывает на лестницу вслед Гале ее плащ и сапоги.

***

        У Нины урок, она опаздывает. Анна Львовна давно должна прийти, и Нина торопится. Обычное приятное волнение перед встречей с Анечкой испорчено ожиданием выговора. Когда Анечка сердится, то повышает голос, он начинает звенеть, а сама Анечка краснеет. И от этого становится еще привлекательнее, она совсем еще девочка. Но Нина никогда ей не скажет, конечно, чтО испытывает к ней, потому что она не поймет. Как эта Галка, например. Нина бежит изо всех сил, путаясь в двух сумках.
        Но, выйдя из лифта, перед дверью задерживается, дает дыханию успокоиться, бесшумно отпирает и осторожно входит в переднюю. Она не знает, что ею движет, почему крадется к серебрящейся застекленной двери. Подчиняясь таинственному внутреннему чувству, быстро распахивает. Анна Львовна вспархивает с Вадимкиных колен, но тот ее удерживает, и она оказывается на них опять. Почти жалобно, готовая расплакаться, смотрит на Нину. Ее и без того красный, а тут еще насосанный рот блестит от слюны. Нину нагоняет запоздалый голос мужа: "Выйди вон и дверь за собой закрой". А она и так закрыла. Прижав пальцы к вискам, идет в кухню.
        За нею туда сейчас же выскакивает Вадим, обнимает за плечи, а она его отталкивает.
        - Ты что это такое себе, кажется, вообразила? - торопится он рассердиться. - Крадешься, потом подглядываешь. Довольна теперь? Застала.
        - Как ты мог? Ты же знал, что я приду.
        - Опаздывать не надо, значит, ты сама виновата, и мне плевать, - с парадоксальной логикой возражает Вадим.
        - Давно это у вас?
        - А хоть бы и так, что с того? Я, кажется, все свои обязанности выполняю. Кормлю тебя, одеваю. Я тебя люблю, но если хочешь, то можешь хоть сейчас уходить. Только тебе же будет хуже.
        - Нет, я никуда не пойду.
        - Ну вот и хорошо, ты умница. А я всегда знал. Иди, она ждет тебя. После переговорим.
        Умывшись, от холодной воды лицо немного воспалилось, Нина идет в комнату. Длинная спина француженки напряжена и вздрагивает, так ей кажется. Она подвигает стул, становится на него коленями, а локтями на стол, склонившись.
        - Может, перенесем сегодня? - шепчет Анна Львовна, боясь повернуться.
        - Нет, почему. Занимайся со мной, мы платим тебе за это.
        - Я просто подумала...
        - Ну что ты, я же все понимаю.
        Анна Львовна удивленно взглядывает на нее черными, как будто распахнувшимися глазами. Ее рот, короткий прямой нос и острый, дрожащий на щеке от быстрого движения угол черных волос близко-близко от Нининого лица. Привалившись к Анечке, она обнимает ее за плечо. Анечке неловко, но она терпит.
        - Конечно. Вадим у меня сильный, привлекательный мужчина, старше тебя, а ты не замужем. Ты же не замужем? Ну вот. А тут предоставляется такой шанс.
        - Да как вы смеете? - Она пытается освободится и встать, но Нина сильнее прижимает ее, и еще обхватывает другой рукой, сцепив их пальцами. - Но я, правда, не хотела. Это он меня посадил на колени.
        - Я знаю. Смею ли я? Сегодня - да.
        Она старается не задыхаться и не дрожать обнимающими Аню руками, но задыхается и дрожит. Это волнение в ней приятно, идет изнутри, где возникло и свернулось, как котенок, чуть злая благодарность мужу за то, что он ее окончательно освободил. Она трогает щеку Анечки носом и бровью, целует ее в угол рта.
        - От тебя очень приятно пахнет.
        А взяв обеими руками за подбородок, - в другой угол рта. Анна Львовна каждый раз отворачивается, трясясь.
        - Пойдем-ка лучше, - вдруг вскакивает Нина, хватая ее за руки.
        - Куда? Куда Вы меня тащите?
        - Сейчас увидишь. Это хорошо.
        Она толкает Аню на диван. Аня падает на спину, сейчас же выворачивается, пытаясь вскочить, но Нина ее перехватывает и опять возвращает на спину.
        Она расстегивает ей рубашку, а Аня слабо мешает ей, борясь за каждую пуговицу. Она чувствует себя в полустолбняке, что не может оказывать более активного сопротивления и что как будто это происходит не с ней, а она наблюдает со стороны.
        - Что же вы делаете, я буду кричать, - говорит кто-то вместо нее.
        - Кричи, кричи. Вот он удивится. Дай язык.
        Аня послушно высовывает язык, Нина сосет его. Она быстро запускает руку под юбку и в трусы Анечке.
        - Ну, кричи, я хочу, чтобы ты кричала.
        - Я не буду кричать, - шепчет Анечка, раскинув руки. Сейчас же выгибается и беззвучно разевает и кривит рот.
        - Мы с тобой сейчас все-все будем делать, - бормочет Нина, задирая ей юбку, стягивая трусы, наклоняясь над лобком. - И ты все будешь делать, что я захочу. И сосать, и лизать, мять, трогать и гладить друг другу.

***

        Галя быстро проходит через полутемную переднюю. Дверь слева открыта, из нее тяжело тянет теплом. Из открытой двери справа, в коридор, наоборот - сквозит. Кто хочешь входи. Вокруг плотно закрытой двери перед ней слабо сеется свет. Галя ее распахивает и зажмуривается.
        - Что у тебя за иллюминация.
        - Так мне веселее. ЧтО ты так долго. Тебе света жалко?
        - Закрылась, сидит. Не услышишь же ничего.
        - Я успею отсюда, он встанет, я его специально не закрываю. Ты зачем закрыла?
        - Я не закрыла. А если этот по коридору пойдет?
        - Они там спят все давно, ты что.
        - Не знаю.
        И сбросила плащ в кресло. Он сползает на пол, она его подбирает, он опять сползает, а Галя его подбирает. За ней наблюдает Аленка. Она немного боится, потому что видит, что Галя на что-то сердита. А если так, то может накричать просто так или даже прибить. Она в морщинистых джинсах и черном, растянутом свитере до колен, свисающем с острых плеч. А шея - длинная, легкая и неожиданно плавная. Голова на ней кажется очень маленькой. Глаза навыкате, еще больше вылезающие, когда волнуется, и маленький, темный и вялый, как одуванчик, рот. Она его не красит никогда. А у Алены, наоборот, губы толстые и красные. Верхняя приподнята на крупных выпирающих зубах, которые любит трогать языком муж и которые обыкновенно Алена прячет, натягивая на них губу, когда не забывает.
        - Кто это тебя? - замечает она свежий след на скуле.
        - А, два дня уже. Нинка, представляешь?
        - За что на этот раз?
        - За мужика ее. Я сказала, что он подлец. А разве не правда?.. Легко уложила?
        - Да, да, - торопится рассказать Алена. - Я даже удивилась.
        - Скотинка маленькая.
        - Нет, правда, он хотел дождаться.
        - Но все равно же заснул.
        - Потому что он еще маленький. Я сначала даже испугалась, думала, у меня не получится. Сидит, как столбик. А потом смотрю, клонится, клонится так. Я ему еще почитала на всякий случай. А он уже спит.
        - Потому что ему все равно, где я. Наверняка и ел нормально у тебя. (Алена кивает.) Ну вот. У одной меня не жрет ничего. Ты-то хоть много успела?
        - Потому что он маленький, он таким образом ухаживает за тобой. Ты знаешь, да, мне совсем чуть-чуть осталось.
        Алена врет. Ожидая Галку, она почти ничего не могла делать без нее. Ее пухлая грудь смята ребром тесно придвинутого стола, заваленного учебниками и тетрадями в цветных обложках. Она в светло-серой рубашке с короткими рукавами и таких же, ну чуть темнее, брючках, не видных под столом, раздутых, как воздушные пузыри, бедрами. Если их ткнуть иголкой, они опадут, сожмутся совсем, как у худой Галки, которая ее переспрашивает, улыбаясь:
        - Появлялся? (Она опять кивает на стену.)
        - А, да, как всегда, - спохватывается Алена. - Походил, походил, заглянул везде. - Не поднимаясь, очень похоже изображает, как он припадает на одну сторону.
        - Радость ты моя, - улыбается Галя. - Все заметишь. - Но сейчас же строго добавляет: - Сиди и не двигайся. - Это она заметила, что Алена приготовилась броситься к ней. - А эта его? - Да нет, он обычно ей все туда носит. Я думаю, ему очень не нравится, что я тут.
        - Зато мне очень нравится. Сиди! - опять приказывает она дернувшейся Алене.
        - Устала? - пытается объяснить та холодное обращение. Галя качает головой, пожимает плечами, вздрагивает и передергивается. Все это вместе должно обозначать и да, и нет, и не знаю.
        Вцепившись в край дивана пальцами, Алена чуть качается. Она на всем качается: на диване, стуле или краю стола. Ее серый, темнее рубашки и брюк, пиджак брошен рядом, как свернутая рыба.
        - Тогда иди, ложись скорее, - подвигается она.
        - Что ли, правда. Дай-ка. - Галя осторожно на четвереньках пробирается мимо Аленки. - Но ты пока не приставай ко мне. Вот, теперь мне хорошо.
        - Пока я ждала, я такого напридумывала. Тебя не было долго, - Алена с жадностью глядит на лежащую Галю. Та ее спрашивает губами беззвучно: что? - Ну что будто бы тебя изнасиловали. (Галя быстро взглядывает на нее и опять закрывает глаза.) Например, ты села в какую-нибудь проезжающую машину.
        - Это я могу.
        - Вот видишь. Но ты бы ведь сама не дала.
        - Нет.
        - Он бы и двинул тебя монтировкой. А после оттащил. И как ты лежишь в какой-нибудь подворотне, слышишь голоса, люди ходят рядом, а ты не можешь подать им знак.
        Алена живо представляет себе беспомощную, жалкую Галку с откинутой на живот юбкой. Ее худое, запачканное грязью и замерзшей кровью бедро...
        - У меня джинсы, - возражает Галя, улыбаясь. Теперь она не отрываясь смотрит Алене в рот.
        - Неважно, так просто красивее. ... и ее разорванную, как бумага с сухим треском, промежность. Она свисает клочьями...
        - Ты сумасшедшая. Этого не может быть.
        - Я бы каждый день к тебе в больницу ездила. Привозила бы все.
        - Спасибо, птичка.
        - Фрукты, минералку. Я так к маме ездила, когда она болела. Поднимала бы тебя, подкладывая подушку, и кормила с ложечки. Тебе было бы очень удобно, ты не думай.
        - Я не думаю.
        - Можно, я тебе тут почешу? - смелеет Аленка.
        - Конечно. Только ты ведь тоже устала.
        - А что мне, сидеть читать весь вечер.
        - Но только почеши, потому что я все равно больше ничего. Разве что говорить могу.
        - А мне больше не надо, ты лежи себе.
        Она кладет Галины ноги себе на колени, стягивает за резинку носок. Он выворачивается, как цветок. Она еще расправляет лепестки и ставит цветок на стол. Стягивает другой и ставит рядом. Галя шевелит пальцами, потому что холодно.
        - А ты спрячь, - приподнимается Алена, и Галя сует под нее одну ногу. Другую Алена греет рукой. У Гали очень длинные, узкие внизу и расширяющиеся кверху пальцы. Алена их перебирает, а пальцы сжимаются. Проводит ногтем сначала по одному ребру ступни, потом по другому, и нога дергается опять. Но сейчас же снова ложится обратно.
        - Интересно, а с ног снимают отпечатки пальцев? - спрашивает она.
        - Не знаю.
        - Потому что у тебя тут такие узорчики, как на пне. Я бы тебя по следу сразу узнала. Тут, главное, надо вот здесь сжать лодыжку покрепче, пусть немного и больно, чтобы тебя это отвлекло от того, что тебе щекотно. Тебе еще надо привыкнуть к ощущению, - объясняет Алена.
        Она трогает ступню то мякотью пальца, то ногтем, все чаще и резче задевает ногтем ребро, чертит на нем прямую линию и разглаживает ее пальцем, скребет ногтями натоптанную пятку или водит пальцем по морщинистому подъему между пяткой и мыском, от чего тот морщится еще сильнее, и чувствует, как слабеет и успокаивается в ее руке нога. Ее можно совсем не держать.
        - Теперь другую, пожалуйста, - слабым голосом проговорила Галя. Но теперь она уже сама терпит. Не отдергивает ногу, а с силой вжимает ее в Аленкино колено, прислушиваясь, как щемящее ощущение касается складок ее влагалища, продвигается вглубь, заставляя вздрагивать стенки, и уже ворочается в пугливо дрожащей матке, готовой сорваться с мягких, подвижных труб.
        Не открывая глаз, она тянется к молнии джинсов, расстегивает и запускает руку, но Алена ее отталкивает.
        - Я сама все сделаю.
        - Но мне же неудобно, что ты стараешься, а я лежу.
        - Ты - отдыхай, - почти с ненавистью прерывает ее Алена и стягивает ей до колен джинсы вместе с трусами.
        - Но только вокруг, только вокруг, не надо-о-а-о-а-оаа внутрь, - орет насаженная на Аленкины пальцы Галя, резко переворачивается вместе с ней и оказывается сверху. Алена быстро возит взад-вперед пальцы в ней, а стоящая над ней на коленях Галя стаскивает с себя свитер через голову.
        - Сядь, сядь, сядь сверху мне на рот, - шепчет Алена.

***
(Через пару дней)

        - Чай или кофе? - спрашивает Галя из кухни. Наплескавшись, нахохотавшись и нахватавшись за бока подруги, она первая вышла из ванной, заворачивая в халат распаренное тело. А Алена еще осталась. Из ванной слышно, как она ворочается.
        - А сколько там? - кричит она.
        - Четвертый.
        - ХуЯ.
        - Веди себя прилично.
        - Просто муж скоро. Ну давай.
        - Так что?
        - Конечно, чай.
        Появляется. Галя наливает чайник, потом ставит его на плиту, а Алена преследует ее и ловит сзади.
        - Пусти, всегда ты найдешь момент. Ну вот, теперь можно.
        Алена тащит ее к стулу, Галя садится к ней на колени, и они сосут друг другу губы. Сначала Галя выпячивает нижнюю, а Алена берет ее в рот, потом - верхнюю. Потом попеременно выпячивает губы Галя.
        - Я так рада всегда у тебя, не знаю почему, - говорит Алена, а Галя гладит ей переносицу:
        - Как у лисички. Уедешь?
        - Уеду. (Вздыхая.) Он и так говорит, что ездишь ты на мне как хочешь.
        - Нно! Поехали! Тпрру! - скачет на коленях Галя. - Мне с тобой тоже очень хорошо.
        - Лучше, чем с Риткой?
        - Почему ты спросила? И уже не первый раз, заметь.
        - Она такая красивенькая.
        - Ты тоже, по-моему, ничего.
        - Маленькая да тоненькая, и все-все ее косточки через кожу видно.
        - Ты мне не веришь, что у меня с ней закончилось?
        - Я бы ее могла поднять на руки и носить. Или посадить на колени, как ребеночка. А ее прекрасные, прекрасные волосы свешивались на пол, - мечтает Алена.
        - Да я вас сведу, если хочешь. Она же просто не знает.
        - Мне знаешь, чего всегда хотелось?
        - Что?
        - Спрятаться где-нибудь под кроватью, чтобы посмотреть, чем вы занимаетесь.
        - Разговариваем. - Встает и заваривает чай.
        - Я так и думала. Верно, о больно умном, я бы и не поняла ничего.
        - Об очень умном. О мужчинах и женщинах.
        - А чего они?
        - Чем одни плохи, потом - другие.
        - Чем мы плохи?
        - Хуя нет.
        - Веди себя прилично. А это правда плохо?
        - Так считается.
        - А правда, что можно себе отрастить?
        - Что, что отрастить? Я сейчас умру.
        - Что будто бы одна девочка массировала, массировала себе клитор, а когда он вырос, то и выебала им мужа через жопу.
        - Не знаю. Только зачем? Так же это и должно быть, чтобы у бабенок - пизда, а у мужичков - хуй. Или наоборот, но это все равно. Иначе не интересно, если у всех одинаково.
        - Ты прямо философ какой-то. Шопенгауэр.
        - Да... Уж. В жопен хауэр.
        - Нет, жопен в хауэр.
Смеются.
        - А затем, чтобы я тоже тебя могла ебать и ебать по-настоящему. - Хватает, вскочив, Галю за бедра, прижимается и раскачивает задом, как будто в самом деле трахает чем-то.
        - Пусти, уроню же. - Галя выворачивается из ее рук то с одной, то с другой стороны, с чашками в руках толкает локтем. Но Алена не отстает.
        - Кто, кто из нас сейчас мужичок?
        - Ты, конечно, ты, - соглашается Галя.

СМЕРТЬ КАРЛИКА *

1

        У подполковника Илюшина пропала жена. Не дождавшись Катю к ужину, он обнаружил, что и ее белье исчезло, - ни записки, ничего, как так можно? Безрезультатно обзвонил нескольких ее приятельниц и нисколько им, конечно, не поверил, что не знают, где она. С двумя своими товарищами из соседнего отдела, знакомыми еще по Академии, организовали следствие. Более всего подполковника преследовала мысль о позоре, если о его личных неурядицах узнают остальные сослуживцы. Вот и сейчас в басах двух друзей барахтался и кувыркался смешок. Они его успокаивали, мол, у них все схвачено, и если еще в Москве и жива - хорошо утешеньице! - то не уйдет, ни одна мышка, мол, не проскочит.
        Подполковник вспомнил все те места, где она могла бывать, если цела: магазины и кафе, которые ей особенно нравились, скверы, о которых она ему рассказывала, что сидит там на скамейке, и адреса тех баб-подружек, которым подполковник уже позвонил, на тот случай, если соврали. Фотография пропавшей также поступила в распоряжение постовых и патрульных. Наконец с ежащимся все время, как от холода или при простуде, курсантиком с неоригинальной фамилией "Иванов" поступило сведение о ее местопребывании. Подполковник сейчас же подъехал, поднялся по лестнице, еше покурил перед дверью, наконец позвонил. Ответное движение за дверью послышалось не сразу.

2

        У Славы была привычка, выставив небольшой кулак, в шутку нападать. Я раз отбил его руку, а он чуть не упал, и я его поддержал за плечо. Запыхавшийся Слава стал уверять, что это у него сейчас просто не получилось, а на самом деле он сильный, только на вид кажется, что слабый. - "На вот лучше, потрогай. За столько лет, знаешь, как стало." Оказывается, когда сидит у себя один, то от нечего делать бьет, сжав кулак, костяшками по столу. Удар отрабатывает. Он протягивал мне свой кулачок с действительно очень твердыми костяшками. От кулачка резко и приятно пахло, а несоразмерно длинные, очень белые, промытые пальцы шелушились от одеколона. Слава любил парфюмерию. В обилии поливал ею носовые платки, галстуки и рубашки. Эта его почти брезгливая опрятность и всегда сопровождающий аромат заставляли забывать и о двух горбах - один спереди, другой сзади, и о великоватой для крошечного тела голове, и о кривых, плохо держащих, как вы уже убедились, ногах.
        Он работал киномехаником в музее. Собственное помещение наверху. Пыль, пыль кругом, свет не горит, посторонние сюда редко заходили. Один проектор - в окно в зал, другой так просто, на столе. Штабеля кассет в стеллажах. В музее Славу сторонились и почти боялись за болезненное самолюбие. Замучает претензиями, зануда, педант, не известно, на что обидится, потом не отделаешься от него. Но если нужно какой-нибудь редкий или запрещенный фильм, сразу - на поклон. Слава, привези, Славик, достань, ты же знаешь, как мы все к тебе. То же самое - с дубленкой, билетами в Большой или на закрытую выставку. Он все мог. Потому что с людьми сходился легко и охотно. Однажды ему одному пел и играл Вл. Высоцкий. А пока нет нужды, никто даже не поинтересуется, не зайдет никто, рассказывал мне Слава. Не спросит, что ты там про себя думаешь или чувствуешь. Он уверял, что родился и детство провел в Ташкенте. В землетрясение засыпало, сутки как под прессом пролежал. Откопали, а он живой. Но перестал расти. "Я им говорю, зачем, дураки, откопали, лучше б там оставили. Видите, как теперь." Рассказывал Слава.

3

        Подполковник любил и собирался любить всю жизнь плац, стройно-оживленные, как написал бы Лев Толстой, ряды солдат, их мгновенно замирающие на весу и сменяющиеся ноги, дробный гармоничный рокот шага, бодрое эхо команд и рапортов... Он замечательно умел и гордился, что умеет, ходить сам. И хотел научить других. Самой эстетике, красоте шага, как никогда не называл про себя подполковник, то есть в таких именно выражениях, но так чувствовал.
        Он умел поднимать ногу под восхитительным, чуть-чуть не прямым углом, который можно было бы высчитать с точностью. Тут все дело-то в этом самом "чуть-чуть". Никогда ни на один градус больше или меньше. И так, что подъем ступни с голенью составили бы плавную совершенную линию. Кроме того, никто в Н-ском гарнизоне не умел носить военную форму, как подполковник Илюшин. Все равно - пойдет ли речь о галифе или кителе. Словно он в них сначала родился, а потом остался. Он добивался на своих сапогах такого количества морщин, складочек или заломов, называйте, как хотите, что их всегда было на несколько штук больше, чем у самого франтоватого лейтенантика. И ни у кого не было фуражки с такой высокой, вздернутой тульей. С этой своей задранной, специально подшитой тульей и глубокими матовыми тенями в разнообразных заломах сапог, в плотно облегающих, как джинсы, ушитых галифе он был совершеннейший эсэсовец по виду. Только форма его была не черного, а обыкновенного полевого цвета.
        Черная эсэсовская форма с несимметричным погоном и летной птицей под лацканом нравилась Илюшину до дрожи. Хотя он, конечно, никому бы в этом не признался. Он, конечно, честно ненавидел фашизм и все - или почти все - с ним связанное. Но в глубине души сожалел, что, разбив захватчиков, мы не усвоили у них, как иногда происходило с победителями, о чем подполковник знал из истории, некоторые атрибуты их военного быта.

4

        А Слава любил женщин. Он относился к ним, как к детям, которые могут иногда раздражать, но не перестают вызывать нежность. Ведь женщина прежде всего что ценит? Я не знал. Ласку, нежность, заботу, а не внешность или там даже деньги, объяснял мне Слава. А он в этом специалист. И чего вы ей не даете никогда, потому что только о себе думаете и собой любуетесь. Съездив по секрету от нее в магазин, наслаждался, представляя на обратном пути, как она будет прыгать от нетерпения, пока он разматывает. А увидев, старательно завизжит, чтобы он подумал, что для нее это неожиданность. Он любил смотреть, как она прыгает по комнате и его примеривает да прикидывает, кофточку, браслет или платочек. Или танцует по комнате с дорогими конфетами. А то бросится к зеркалу, присядет и сейчас же накладывает из нового набора косметику, замазывая трещины губ. Тебе нравится? - поворачивается она к нему. Он смотрит на нее из-за ее плеча в зеркало, держась за спинку стула и. не доставая ей, сидящей, до плеча.
        Я слышал, как он разговаривает с ней по телефону. Для этого он из особого честолюбия спускался к нам, хотя у него там был собственный, чтобы все слышали. Подолгу воркуя с ней, называл мышкой. Так что создавалось впечатление, что это одна и та же девушка. Но я-то знал, что предметы славиной заботы меняются.

5

        Полковник думал, что так будет всегда. Он всегда будет учить солдат шагу и выправке. И склонен был воспринимать это символически, никогда не называя так, но так чувствуя: солдаты были детьми, а он их учил идти по жизни. То есть подобающему поведению и осанке. ("Осанку" он тоже воспринимал символически.) Но тут возможность повышения, Катю тяготит провинция, ей скучно, Илюшину захотелось показать ей Москву...
        Он даже связывал с этим странные честолюбивые замыслы, в которых никому бы не признался: любя представлять, как будет водить ее по Москве, где побывал несколько раз и неплохо ориентировался, а Катя не была ни разу, и все ей объяснять.
        Короче, он был человек, не смог устоять перед искушением; кто ж знал, что дело кончится вот этим. Сначала он будет сидеть в машине у чужого подъезда, уставившись в затылок неловко молчащему шоферу и не зная, как поступить, чего с ним раньше не случалось. А потом, в еще более унизительном положении, курить перед закрытой дверью, стараясь расслышать за ней неизвестно кому принадлежащие шаги.

6

        Однажды позвонила. А он ее уже не видел года три. Например, три. Он знал, что вышла за полковника и куда-то уехала с ним. Плачет и говорит, что приедет сейчас, ты не против? Ты меня узнал? - Да. Ты так долго не появлялась. - Это же я. Я не могу с ним больше жить. - Зачем? Да что случилось? Приезжай, разумеется.
        Он рад. А у них с ней ничего никогда на этот раз. Ладно, приехала. Слишком быстро, на его взгляд, из автомата что ли? С чемоданом и уже веселая как ни в чем не бывало. Тащит. Показал, куда поставить пока. Сухие глаза сияют. В нем только немного белья, потому что не хочу ничего от него брать, объяснила Катя, отказываясь от помощи. Очень возбужденная и решительная, бросила чемодан в указанном месте на стул. Он попробовал, и правда - чемодан был легок. Я у тебя пока поживу, ухаживать за тобой стану, как собака. Только не отдавай. Не говори никому. - Нет, конечно. Не беспокойся, - пообещал Слава.
        Они сидели на кухне и пили привезенное ею сухое. Сама открыла, сказав "дай я", он сходил за рюмками, разлила. Никогда не любил, кислое. Он же, когда напьется, бьет меня, прямо гоняется. Я так больше. Почти каждый день. Она гладила ему руку, как щЕнка. - Пустишь? Только ты не обижайся, пожалуйста. - А что? - Я тебя очень люблю и вообще. Ты такой очень хороший, добрый, но я с тобой не смогу никогда, понимаешь? Он убрал руку. - Так я же с тобой не торгуюсь, я никогда никого не заставляю. Не ставлю условий. Вон тебе вторая комната, живи сколько надо.

***

        Они стали жить так: он - у себя, она - через стену. Готовит, убирает, стирает, бегает в магазин. В раздражении дожидается вечера. Потому что знает: вечером к нему всегда приходит другая. Он все-все рассчитал. Подумал, не хочешь со мной - ладно, посмотрим, как у тебя это получится.
        К этому времени загодя запирается у себя, он предупредил, не хочет видеть, чтобы не встретиться. Он смеется про себя. Проходят к нему и нарочно сейчас же поднимают возню. Скрипят и раскачивают диван, кричат и стонут, сидя рядом. Этой, конечно, интересно и весело. Длинная, худая девка. Что значит "без комплексов". Что он в ней нашел, думает Катя. Он представляет, как она слушает, затаившись, их через стену, прижимая ухо. В этом и был его хитроумный план. Он стелет себе на полу, на диване девушка остается, так было договорено. Да ему и не хочется. Он только же о той думает, чтобы достичь ее. Утром его веселая подружка уходит. А он провожает в дверях, дотягиваясь, чтобы поцеловать. Нагнулась. Подлая, как будто так и надо. В квартире тишина, как будто ее нет. Не выглянет, ничего. Он даже заволновался. Выходит.
        Бледная, с кругами под глазами, на которые волосы. На кого похожа. Очень некрасивая. Как ни в чем не бывало он к ней подходит и спрашивает: что с тобой, ты так плохо. А она его спрашивает: кто это к тебе все время это ходит. Я не хочу. А он ей отвечает: так, знакомая. Тебе-то что? Живешь - и живи, раз не гонят. А у нее уже ноздри раздуваются. - Ты ей платишь, что ли? - Нет, почему? Она сама. Значит, нравится. - Мне она не нравится, как ты можешь. С такой. - С какой? - смеется он про себя. - Блядь, блядь она, и все. - И прямо рыдает. А он ей хладнокровно: Я тебе запрещаю так говорить о моих друзьях. Какое ты имеешь. Я же не могу, как монах, только ты же сама захотела. А мне что, пожалуйста. - Да я ей волосы повыдергаю, придет. - Знаешь, возвращайся лучше. Мне тут не нужны, указывает. К мужу. Чтобы мне указывали. От тебя толку нет. Он чувствует, что по-настоящему рассердился, и его это радует. - Тогда я тебе. Вцепляется в волосы и давай валять. Я отбиваюсь, хохочу, пихаю ее. Да разве справлюсь? Сильнее раза в три. В смысле не могу же ее по-настоящему. Потому что испугался. Ведь если ударю. - Что-бы-боль-ше-я-ее-здесь-не-ви-де-ла, понял? - То ведь убью. Отпустила. И убежала, задыхаясь. Рассказывал Слава.
        Этим же вечером стучится к нему. Нарочно запер, чтобы подольше открывать. А она бы ждала под дверью. Разделась уже, он заметил. Я только свет погашу. Ежась и стесняясь, она. допрыгала к выключателю. Она легла первой, а он еще топчется у двери. Ты чего там, иди скорее. Я тебя не вижу совсем. Наутро признала: он лучше всех, конечно, лучше мужа-полковника и тех, кто был кроме него. Но так ей еще никто не делал. Ты не смотри, что я такой на вид кажусь, продолжает рассказывать мне Слава. - Он у меня, знаешь какой? Я не знал. Я представлял себе крошечную очень черную, скрюченную, как киплинговский броненосец, фигурку. Она трудолюбиво возится и мечется в белых и слишком крупных в сравнении с ней ногах, забрызганных торопливой спермой.

7

        За хозяином, показавшимся ему впотьмах ребенком, полковник прошел на кухню. Она спряталась за дверью, вздохнув в двери распущенным халатом, как парусом. Поставил на стол бутылку коньяка, рядом положил наган. Сейчас мы с тобой выпьем, а потом я тебя застрелю, где она? - Она от тебя ушла, сам виноват, что так себя вел, и возвращаться не хочет, а я тебя не боюсь, - сказал Слава. - Если ты меня убьешь, тебя судить будут. - Где стаканы?
        Он принес, и они выпивают. Слава - несколько мелких глотков, а полковник - весь залпом. Садится, роняет голову на сложенные на столе руки, рыдает и говорит сквозь рыдания, что ему теперь все равно, пусть хоть расстреляют, потому что он без нее жить не может. Я же тебя, правда, убью, а к чему это? Уговори ее, а? - поднимает залитое слезами лицо, полковник. - Она тебя послушает. Скажи ей, что не буду больше ее и брошу пить. - Да зачем мне, - говорит Слава, чтобы набить себе цену. - Мне с ней хорошо. - Я тебя очень прошу, - убеждает не знающий будущего полковник, - я тебе денег дам, у меня, знаешь, какой оклад? Слава качает головой. Деньги у него есть тоже. - Нет? Но зачем она тебе, ты же ее не любишь? Так, поиграть?
        Слава молчит. Он не садится, чтобы быть повыше полковника, а тот продолжает: - Не может же она вечно с тобой, ну извини, но ведь ей действительно нужен нормальный мужчина. Чтобы выйти вместе куда-нибудь, не стыдясь, или принять гостей. У нас будут когда-нибудь дети. Но Слава не обижается. Он раньше тоже так думал. - Это же ей пока так, для разнообразия и потому что на меня зла. Чтобы мне досадить. Слава ждет, когда полковник замолчит и беспомощно взглянет, потому что нечего уже ему будет добавить. Славе кажется, что уже знает, как поступит. - Все равно же она уйдет от тебя со временем к такому, как я. Пусть это буду я, - просит полковник. - Как будто ты меня сам пожалел. А то это будет твое поражение, если она тебя просто бросит.

8

        Конец этой истории рассказывают по-разному.
        Улучив момент, пока полковник говорил и пистолет лежал рядом с ним, Слава бросается к этому пистолету, полковник успевает тоже схватиться за него, завязывается борьба. Но дуло повернуто к полковнику, он держится за дуло. Горбун случайно нажимает, и силой выстрела полковника переворачивает вместе со стулом. Скорее озадаченно, чем испуганно горбун глядит на задранные, торчащие со стула ноги. Он выпускает из рук пистолет. Проскользив по залитому коньяком столу, пистолет останавливается у края.
        Он оглядывается. Девушка стоит в двери. Она уже давно с любопытством наблюдала за поединком. Когда выстрел раздался, она с силой вдохнула воздух, сжав ноздри. "Ты сделал это для меня!" - говорит она, прижимая руки к груди. - "Что же нам теперь делать?" - говорит карлик. - "Нам надо все получше устроить, скорее, у нас еще много работы, - отвечает девушка. - Не бойся, я тебя не выдам." Они заворачивают полковника в ковер.
        По другому варианту стрелял полковник. Приходя все в большую ярость, он грозил, подскочив совсем вплотную, тыкал пистолетом в лицо, косясь на девушку, с любопытством из двери наблюдавшую за поединком. Случайно нажал. И вот уже, опустив пистолет, испуганно рассматривал далеко отброшенное, неловко свернувшееся на полу маленькое тело. "Ты сделал это для меня!" - говорит Катя, прижимая к груди руки. Она только что с выстрелом вдохнула горьковатый воздух и еще не может отдышаться. - "Что же нам теперь делать?" - беспомощно спрашивает полковник. Она подходит к нему, и он прижимает губы к ее лицу. - "Не трогай ничего, я все сделаю, вытру, - отвечает Катя. - Что еще ты тут трогал?... Оставь как лежит, мало ли кто, никто же не знает, что ты ехал к нам?" - "Нет, - соврал полковник, чтобы успокоить. Обняв ее за плечо, а она склонила головку к нему на плечо, он уводит ее, осторожно прикрыв входную дверь.
        В третьем, фантастическом, варианте появляется капитан Никифоров, с семьей которого они с Катюшкой делили Н-ское жилье. Тучный, не слишком опрятный, то вялый и ленивый, то всем недовольный и брюзжащий, он был единственным из прежних сослуживцев, с которым Илюшин не только не сошелся, но и относился к нему почти с ненавистью. "Просто он не любит армию и тяготится ею, что, по-моему, совершенно естественно и не преступление. А для тебя это преступление," - объясняла ему Катя, выглядывая, освободила ли никифоровская жена кухню.
        Нет, это не так, не отвечая, думал про себя Илюшин, тогда еще подполковник: просто он считает, что если не любишь армию или вообще какую-то работу, то зачем же ты на ней. А кроме того, где бы ты ни был, но надо же себя держать в соответствующем виде, ты же позор для армии, стыд и позор, все больше озлобляясь, обращался он к не слышащему его капитану Никифорову. Причины своей таинственной злобы, степень которой ничем разумным объяснить было нельзя, он не успел открыть.
        Он тупо смотрит сначала на проявившуюся в двери Катерину, затем на Никифорова - за ней. Первая мысль - что все подстроено и они втроем в сговоре. Но и уродец тоже заозирался, а некрасивое личико отразило удивление. Полковник перевел взгляд на лежащий перед ним пистолет, выстрела он не услышал, карлик ахнул и порхнул, как птичка, к выходу. Его попытались там схватить, но не поймали. Он юркнул под стол. Его вытащили. "Пристрели его поскорее, как вспомню, тошнит, - кричит девушка, по-детски трясясь и топая. - "Зачем стрелять, - отвечает Никифоров, - я его так." Его пальцы все теснее сжимаются на шее уже затихшего и распластанного карлика. - "Ты не трогал здесь ничего?" - "Нет, нет, у нас мало времени, оставь его как лежит... Да кто на меня подумает." Уходят, обнявшись, она - склонив головку к нему на плечо. Осторожно прикрывают за собой дверь.

* В переработанном виде текст вошел в состав романа "Смерть в гриме".