Eugenia Lavut

ЕВГЕНИЯ ЛАВУТ

Из стихотворений 1997-2000 годов

Евгения Лавут (род.1972) - член редколлегии нашего журнала.

* * *

То ли девочка я то ли мальчик - Бог весть
Если он есть, а нет - никому не вемо
Шприцем сухим вверх в голубое как вена
небо тычется церковь. Утро - какая месть
ночью не спавшему! Будто бы: волчья сыть,
что спотыкаешься, хочет спросить, сука!
Господи, я тоже хочу спросить,
пока троллейбус ползет, как седая муха,
через Яузский мост - намазанный маслом тост, -
ответь: Девочка я или мальчик, или я оба,
или я камушек, или я птица клест?..
Троллейбус вязнет, холодная кровь Бога
течет, не достигая земли; жесть
парализованных крыш плавится, ждет удара.
То ли девочка я, то ли мальчик - Бог есть,
но говорить не хочет: такая кара.
То ли толпа путей я, то ли пуп толп,
то ли глаз, где агонизирует перекресток.
На миллион слюдяных крыл раскалывается воздух.
И тело в недоуменьи стоит как столб.

школьное

1. Анин брат играл с химикатами
теперь у ней обожжено лицо
она выходит на крыльцо
но не играет с ребятами
Аня нам жаль тебя, решим мы задачу эту
Мы напишем воззвание, мы с ним пойдем по школам
Мы выпустим веселую стенгазету
И в ней изобразим твоего брата голым
Будто у него дырка между зубами
И будто у него хвост, а к хвосту привязаны банки
А за ним бегут лягушки и обезьянки
И играют на нем как на барабане.

2. Я звоню Ане Мухановой
Узнать задание за февраль
И вдруг в квартире у нее сдавленный
Слышу какой-то лай.

Аня, говорю, у тебя что, собаки?
Она подает мне знаки,
Но я не вижу ее знаков.
Тогда она шепчет: НЕТ, это Гриша Двенахов.

3. Гриша Двенахов сидит в луже
кружатся по воде игрушечные его танки
мы зовем его MONKEY

* * *

1. Я государство об одном дворе
Где голубятня о единой птичке
Я в самой маленькой войне
Сгорю быстрее спички

Я в самом маленьком дерьме
Увязну как в пучине бездорожья
Я в самой ласковой тюрьме
Умру от небреженья Божья

2. Пускай сосед пускает голубей
И созывает нежным свистом
Как будто пасмурно тепло и нет скорбей
И будет безболезненным и быстрым
Миг превращения в труху
И может быть во что-то наверху

Пускай сосед гоняет голубей
Как будто есть задачи и решенья
Пусть режет уток кормит лебедей
Как будто не боится превращенья
Пусть кормит воробья и лечит попугая
- Но ведь она придёт совсем другая -

Из цикла

1. По берегам по лестницам по надгробьям
Пустоши и променады минуя равно
В мнимую цель глазницы пустые вперя
Глиняный мчит гомункул

Кто отпустил на волю тебя слепого
Чтобы в окно врывался как канонада
Шумом сражения - хочешь не хочешь слышишь
Глиняных топот пяток?

Поздно ли рано ли тело и слух угаснут
Тихие, будем вглядываться в немые
Кадры, уже едва разбирая лица
И ничего не будет

Кроме портрета птицы в оконной раме
Мёрзлого стульчака шершавых чаинок
Траурного огня которым дотлеем
Вечности ах окурки

Сонной шеренгой сбившись как зимней ночью
Теплые птицы - где-то хранят молчанье
Буквы которым ведом секрет молчанья
Ведом секрет покоя

Остановиться прежде чем дунет ветер
Остановиться прежде чем стихнет пламя
Остановиться прежде чем брызнут слёзы
Прежде чем сердце встанет

Ангелы силы неба ловите вора
За бороду за крылья за хвост ловите
Глиняных топот пяток холодной ночью
Спать не дает мне братцы

* * *

1
Мама мама моя отдушина моя тяга
Когда отталкивая запястие твое чёрство
когда юбка натянута меж колен наподобие стяга
знаменующего пульсирование вены упорства
когда слезы мажутся залепляя глаза как каша
снежная января когда уголок буфета
целится в лоб и участливо смотрит девочка маша
и кусается девочка света

2
Отведу, сказала, тебя в детский сад; и застилала постель. И от нее пахло кофием, и первою утренней сигаретой, и луком, которого гениталии бессмысленно гнили в зеленоватых баночках на морозном окне. Только не знаю, сказала, успею ли причесаться, и взглянула на часы, тикавшие тут же, как и всю ночь, и напоминавшие о ней. Ночью мне снилась старуха, заносила суковатую над моей головой клешню и хотела моей смерти. Начинает причесываться, черная, будто пыльноватая встает предо мною стена, ее волосы то длиннее, то короче, их надо, говорит, ровнять, и тогда станут одинаковы. Но тогда будут иначе пахнуть: она непременно их вымоет, и два дня будет носить как парик, блестящими, черными, не убирая, не муча шпильками. Можно потрогать? Щекочут как сухие травинки. Уже не пахнут: пахли мгновение, когда она отпустила их, как между теплой подушкой и наволочкой. Очистила расческу, скатала невесомый комок, чиркнула спичкой. Пахнет паленой ведьмой. Еще пять минут, пока квадратные обломки печенья разбухают в горячем молоке, наблюдаю, как супротивники снимают с веревок пеленки своего младенца. Мы одеваемся, я плачу, заправляю платье в колготки, путаю очевидные сапоги, отказываюсь от капюшона. Я порчу ее утреннюю жизнь, я служу кислым молоком в кофии ее зимнего утра, темном и горьком, но выплеснуть меня вместе с ним она не может. Мы неизбежны. Я знаю одно тайное, мне легко думать о нем по утрам - по утрам все сущее бывшее грядущее страшное съеживается, как та, из сна, суковатая ведьма - в резинкой связанный серый носок, в зачехленное железное нечто, в гигантский керамический сосуд. Старуха ссыпалась туда под утро, как, я видела, пепел с сигареты одного позднего гостя в расходящейся на волосатом животе тонкой рубашке. И это тайное так изничтожается тоже. Как точка, хотевшая стать чудовищем, Медузой Горгоной в ночном окне. На моем окне нет занавесок или они никогда не закрыты - она их не любит, ей достаточно черных и пыльных, своих. Она любит долго не спать, а потом долго спать, и в это время утро над ней не властно, даже если входит в комнату широкими летними ступнями и ложится у нее не груди. Тогда она мечется головой по двум подушкам, хрипит и выкашливает табачный воздух, хмурится и спит снова. Если я повисну на одеяле, стащу его прочь с кровати, дерну ее за руку, она вскочит и отшлепает меня. Она победит и будет спать. А я, скучая, встраиваться между шершавой диванной подушкой и полированной спинкой. Или меня соберут и уведут в сад, как заключенного, отказавшегося от защиты, и, пока она спит, я безропотно опущу шею под капюшон и не взвизгну, когда острие молнии дернет меня под подбородком.
Но сегодня ведет она, и я сопротивляюсь, как животное, пойманное в джунглях. Она надевает, наконец, куцое пальто с серым каракулевым воротником, приобретающим металлическую гладкость и сладковатый запах на морозе, маскирует колдовскую голову почти клоунской на ее волосах шапкой. Я ковыряю дверь, отойди, говорит она, отойди, и дверь распахивается, и мы уже на такой холодной площадке, что день уже не может не начаться, и то тайное, что я о ней знаю, отделяется от ее теплого тела, и я уже не знаю, а помню, что знала, и мне не весело, а неудобно, что я во сне научила ее запрещенному удовольствию, скрашивающему мне часы приготовления уроков и бессоницы.

* * *

В теле города я ученик
Я хожу по его кишочкам
небыстро от мест одних
к другим со своим мешочком

Я их знаю наперечет
как пожалуй свои пять пальцев:
где воняет, а где течет,
где гонят, где ждут скитальцев

В теле города как в штанах
мандавошкой люблю селиться
В теле города я монах
которому негде молиться

И покуда он одержим
громыхает собой как целым
я хожу по нему чужим
микроскопическим телом,

оставляю упорный след,
задыхаюсь молчу седею,
огорчаюсь, что места нет
и имею свою Идею

* * *

Названье дня лучом прошито на ткани
полянки, махровой беспечным летом.
Девочка ищет именно гладкие камни.
Мальчик щелкает водяным пистолетом.

Что падших ратников кости, тут корни круглы;
птицы вспархивают, тоненькими плечами
листвы касаясь - так ее плечи качали,
может быть портьеру, так, что живые угли
сумасшедшей ночной любви раздувались гулко -
но она лишь в другую комнату пачку бумаг ли, катушку ниток -
зачем ты осталась в памяти недоумка?
Здесь лучшее место, чтоб хоронить убитых.
... Они собирают цветы, пристала к пальцам конфетка,
вьют венки, а я ничего не умею...
Но вот девочка выпрямилась, коричневая, как ветка,
брату крикнула, и мальчик ушел за нею.
И чего в них хорошего? Ноги у нее колесом,
а он трус, от муравьиного плакал укуса.
И всего-то хорошего в них - это ужин и сон,
велосипед, босоножки и дом из бруса,
да еще пистолет в звонких капельках на боку,
да коллекция круглых камней июньского сбора,
да фанфары автобуса, обгоняющего оку
на вечернем шоссе около их забора.

Лотофаг

Он лежит и указывает себе на пупок
Я подхожу к нему, наклоняюсь понять,
Что там скрывается: может быть, это трюк,
Может быть, он просто хочет меня обнять,
Но пупок его пуст, и робко торчит кадык,
В крупных складках впалое бледно пузо,
Кислыми пузырями покрыт язык,
И возле пятки тает в песке медуза.

* * *

я повторяюсь: не говори со мною:
как перебой в природе, как снег весною;
я возвращаюсь вором на место кражи,
поздним курортником выть на пустые пляжи
рыхлым небодрым мучимым геморроем
робко взрывать песок бредя рваного моря краем

давай помолчим поедим попьём поиграем
ну её старую речь с непригодным кроем
я разродилась поэтом потом героем
я уже знаю: что говорим - теряем

слов моих корнуолы - формулы без решенья
как на больном лице пустулы обнищанья
я не прошу у господа завершенья
я не пишу о господи завещанья

но моя речь - горячечный жест прощанья
вся моя речь - о том, как прошу прощенья

* * *

Весь небосвод сияет надо мной
неслыханной палитрой
Старуха маленькая и мужик с поллитрой
проходят берегом вниз головой
А корни, что пробились сквозь песок
мне легче разглядеть, чем вздыбленные ветки
И я плыву, и слышу голосок
по глади вод скользящей профурсетки,
бескровной водомерки; и когда
мне вдруг приходит в голову подняться, я чувствую, что я уже вода
и мне не надо ни сестры ни братца
мы никогда с тобой не пели хором
верней сказать дуэтом, извини, и каменным тюремным коридором
к нам приходили пасмурные дни
забудем череду пустых гимнастик
и неусыпный времени надзор
как через щель подсмотренный ужастик
- и выключим свой пламенный мотор

я может быть была тебе подружкой
и матушкой и братом во сестрах
но попрощайся как дурак с лягушкой
и не ходи искать мой прах
моя печаль теперь о камушках и рясках
об уходящем небе в птичьих плясках
о среброкрылых осетрах

Доминиканец

Я твой пёс, утративший чутьё
Я ищу твой след в жару и стужу
Задыхаясь; всё моё питьё -
Небо, опрокинутое в лужу

Я твой пёс вздыхающий в углу
Лапами во сне перебирая
Про ничем не пахнущую мглу
Мне скулит подстилочка сырая

Пёс твой, беспокойный, словно шесть
Лап ты подарил мне, не четыре,
По земле свалявшейся как шерсть
За мечтою о небесном пире

Я бегу при тусклом свете дня
Чтоб опять вернуться в угол горький
Где чужой хозяин ждёт меня
Угостить баландою и поркой

         Я хороший сторож и слуга
         Я любую рану уврачую
         Я к тебе вернусь когда учую
         Где они - иные берега

         Когда гаснут речи и огни
         И дома людей, как зубы, сжаты,
         Я, скуля, молю тебя - верни
         Нюх собачий верному служаке...

Я сухой безумия язык;
Вечный, ибо нищий постоялец
Мира твоего, среди калик,
У которых хоть проходит палец

Меж тугих ошейников и шей,
И дана им отдыха минута,
И они спокойно давят вшей
И грозят, весёлые, кому-то.

Подари мне Господи того ж
Дай покоя вместо дрожи в лапах
И тогда, я верю, словно вошь
Снова в ноздри мне забьётся запах,

Сладкое былое забытьё
Одолеет дух мой вместе с телом
И твой пёс утративший чутьё
Перестанет выть на свете белом...

* * *

Уйду неслышно как душа из тела
Пока горит в больничном коридоре
Как имбецил покачиваясь лампа
И по углам палат клубится сумрак

Ошибка сторожа оплошность кастелянши
И вот в дверную щель холодный воздух
Как нож холодный воздух тронет кожу
И дернется щека, и шире, шире
Глаза становятся, как будто просыпаясь...

Всего лишь несколько ступенек,
И взгляд назад, и лязг засова -
И скрип колёс, и шелест денег
Как вечный сон вернутся снова,
И тёплым ливнем грянет праздник
Касаний запахов и звуков
И нищенки и лицедеи
Как будто для меня запляшут
Толкаясь кружками а в кружках
Запляшут тонкие монеты
Толкаясь гнутыми боками
Подайте слабому глухому
Страдающему малокровьем
Его в лесу кормили волки
Его нашли в мешке на рельсах
Подайте слабому глухому -
И я, смеясь, им тоже брошу
Хоть пуговку, но брошу тоже...

...Вернусь неслышно как к забытой корке
Мышь возвращается как после порки
Сбежавший мальчик возвращается домой
Ни капли крови не покинет вены
При свете солнечном как будто выше стены
Замазанные краской голубой
И мне навстречу грянет тихий хор
Крылатых безразличных медсестер

* * *

Мы бредем как тати
Страшно и темно
Убыль посчитати
Дай-ка мне перо
Дай-ка мне и свету
Чтобы перечесть
Чего больше нету
Чего еще есть
Папоротник совы
Летние цветы
Ко всему готовы
Вместе я и ты
Ах при лунном свете
Мой дружок пьеро
Мы идем как дети
Страшно и светло
Мы идем куда-то
Кто нас ждёт теперь
Белая палата
Крашеная дверь

О любви

Твоя шапка пахла дохлыми мотыльками
В вялых пальцах был виден вульгарный изгиб торговца
Казалось смешным хотеть потрогать руками
Твоё отсутствие торса

Но когда тебя не было - будто не было хлеба
А когда ты был сгнивала и стыла пища,
Будто ангел раздвигал коленями небо
И мочился на моё жилище

* * *

Раздумье чела моего не любит
Улыбка лица моего не красит
Старанье труда моего не спасает
Не подводит здоровье

Женщины не завидуют моим платьям
Мужчины не смеются моим шуткам
Старики не просят постричь им ногти
Не отводят взгляда собаки

Чужие дети мне игрушек не дарят
Не водят в свои тайнички, на могилки
Мелких животных, и не глядят
В глаза мне с невинной страстью.

Только бог отчего-то обо мне помнит
Нащупывает как монетку в кармане
Гладит внимательным пальцем
И отпускает.

* * *

гладит меня по голове культёю холодной
гладит и просит о чем-то глаза собачьи
я твоё дитя рождённое быть свободной
а ты мне холодный бульон твоей канители
а ты мне скучный вальсок сиротских проулков
а ты мне: ляг не ходи не то заболеешь
где же мне быть как не здесь?
нигде не будет так негде
кроме как здесь нигде
не найти такой жалкой ласки
нигде у нищего не попросить подачки,
даже у дочки нищего, у его собачки,
у его мозжечка не попросить подсказки,
у мёртвой птицы пера, у серого неба краски

* * *

расти мой лес хотя бы стану почкой,
жучком бегущим резво по коре
сухого дерева; не матерью но дочкой
в заученной как азбука игре

расти мой лес расти неумолимо
как строй не мной измышленных вещей
с пути сойти - отрада пилигрима
уставшего искать святых мощей

расти мой снег съедая повороты
бинтуй ушибы и пробелы множь
расти мой Бог и я свои заботы
сложу под твой животворящий нож