О ПОЛЬЗЕ ПОЭЗИИ

        Лишь к утру удалось вытянуть ноги и заснуть. Прокуренный, душный поезд, под завязку нафаршированный нескладными немецкими тинэйджерами, возвращающимися в свою саксонскую размеренную повседневность с бурного уик-энда на балатонских курортах, оставив в рассеявшейся ночной вековечности нескромное пиршество огней Nadrazi-Praha-Hlavni, словно бы почувствовал близость границы и конечной станции, и вроде даже с рассветом прибавил ходу. Граница и в самом деле была прямо здесь, под подошвами ботинок, в крайнем случае, где-то уже совсем-совсем рядом - судя по старательно изученному мною с вечера, еще на вокзале в Брно, расписанию, до Дрездена оставалось не более часа пути.
        Первое солнце заставило открыть глаза. День, судя по всему, обещал погоду - как нельзя кстати, если принять во внимание мои намерения провести его целиком на ногах, осматривая дрезденские достопримечательности. Лишь наполовину проснувшийся, я теперь едва ли не умиленно вглядывался то в эти бесхитростные подростковые лица с едва пробивающимися усиками, полночи изводившие меня своей неуемной активностью и наконец застывшие на противоположном ряду сидений сном истомленности, то в постепенно замедляющий свою скорость промельк всяческих околопутевых столбов и непонятного назначения кирпичных построек - судя по всему, мы тормозили, приближаясь к какой-то станции.
        В самом деле, некоторое время спустя вагоны встали, по-собачьи лязгнув напоследок сдавленным, коротким, словно бы неохотным лязгом. Несколько минут висела неправдоподобно-будничная тишина - скрючившиеся, словно персонажи древнеиндийских эротических барельефов, тинэйджеры лишь негромко посапывали во сне. Лавируя среди заполонивших все межкресельное пространство ног, я вновь вытянул замлевшие свои, попытался переменить позу - полупробудившееся тело тут же ответило секундным спазмом какой-то случайной жилки в правом виске...

        ...Они возникли словно бы из недр сна, со дна забытых еще в детстве хтонических кошмаров, порожденных какими-то давними, виденными по черно-белому телевизору, фильмами про войну и фашистов. Их было двое; в не по-славянски ладно подогнанной униформе со щегольски закатанными рукавчиками и в задранных кверху фуражках, румяные и широкомордые, полицаи рывком отодвинули покорно громыхнувшую в пазах полупрозрачную дверь купе, вслед за этим один из них издевательски громко продекламировал по-немецки что-то про паспорта.
        Все же это были именно чешские пограничники. В ответ на их бодряще-императивные упражнения в языке Лютера и братьев Гримм, истинные наследники братьев Гримм лениво и вразнобой полезли за документами, наощупь вытягивая их из карманов и силясь попутно разъять такие непослушные в пять часов утра веки.
        Чехи величаво возвышались над этим ленивым полусонным безобразием всеуличающей и доскональной непреклонностью. Впрочем, немецкие паспорта всякий раз задерживались в их полицейских руках секунд на десять, вряд ли больше того - пограничник заученным движением раскрывал их на первой странице, находил фотографию, затем бросал исподлобья короткий взгляд на опухший со сна оригинал, еле заметно кивал (сей жест отражал, по всей видимости, катарсис узнавания) после чего возвращал паспорт владельцу. Я был удостоен вниманием в последнюю очередь, так сказать, на закуску. С моим краснокожим der Pass он провозился существенно дольше, зачем-то пролистал его весь, вплоть до шенгенской визы на двадцать второй странице, сверил номер по розыскному листу и лишь после этого протянул назад. Ничего интересного. Сразу же за этим полицейские вернули в исходное положение дверь купе и удалились было вглубь вагона - я уже и забыл про них, когда, несколько минут спустя, вновь увидал в проходе знакомые фуражки. В первый момент я даже успел удивиться - отстраненно, по-туристически. Еще через секунду я постиг, что причиной означенного deja vu является интерес к моей персоне непосредственно - полицейский (как раз тот, что проверял паспорта, по всей видимости, младший в наряде) вошел в купе, и, встав передо мной аки верблюд перед водой, скомандовал по-русски: "Выходим!" Я поднял на него недоумевающие глаза. "Выходим. Контроль. Все взять. Выходим быстрее." Я подчинился. Остатки сна, затекшие мускулы конечностей, дурной привкус во рту - все это тут же растаяло весенним облаком в ясном небе: известно, как мало надо мужчине, чтобы взбодриться, право...
        В вагонном коридоре пограничник пропустил меня вперед, после чего я стал классическим подконвойным: полицейский впереди - полицейский сзади - мое несчастное величество между ними в серединке. Эдаким сэндвичем мы двинулись вперед и, дойдя до последнего, пустого купе, свернули в него. "Здесь садитесь." Я снова подчинился, однако тут же попытался, как мог, перехватить инициативу:
        "А в чем проблема? У меня что-нибудь не так?"
        Где-то там, в нежной как паутинка душевной глубине, я ощущал себя в тот момент нашкодившим ребенком, которого в чем-то уличили строгие взрослые. Конечно, надо было как-то подавить это, собраться - впрочем, каждый, я уверен, в подобной ситуации испытывает что-то похожее, как бы ни храбрился он после, время спустя, повествуя о пережитом в ходе какого-нибудь дружеского застолья...
        "У меня что-нибудь не так?"
        Чуть наклонить голову вбок, приподнять брови вопросительно... Что еще?.. Ответом лишь злорадно-лучезарные полицейские улыбки:
        "Контроль... Ничего особенного. Обыкновенный контроль."
        Они явно что-то замыслили. Только вот - что?
        "Откуда едете?" "Из Брно."
        "Куда?" "В Дрезден."
        "С какой целью?"
        Надо признать, по-русски чехи говорили почти чисто и довольно бойко - не хуже, чем по-немецки. В школе их, сволочей, учат, что ли?
        "Я путешествую. Турист."
        Какое-то двойное дно в этих вопросах... словно бы театр какой-то разыгрывался тут вокруг меня или они просто ждут чего-то...
        "Что у вас здесь?" - младший из мусоров взял в руки мою сумку, - "Оружие, наркотики?" "Нет." "А что?" "Вещи." "Какие вещи?" "Мои вещи. Одежда, фотоаппарат. Личные вещи."
        Он принялся вынимать на свет божий все подряд: грязные носки, атлас дорог Европы, крем от загара.
        "Зачем вам карта Праги, если вы сели в Брно? Прага находится после Брно. Вы говорите, что не выходили в Праге?"
        "Нет, не выходил в Праге."
        "Или вы все-таки выходили в Праге?"
        "Я не выходил в Праге."
        "Эту карту можно купить только в Праге. Значит, вы выходили в Праге."
        "Нет. Не выходил в Праге. Я был в Праге три года назад."
        "С какой целью?"
        "По работе."
        Полицейские в унисон усмехнулись, так сказать, профессиональной усмешкой абсолютного недоверия:
        "Что у вас с собой? Выкладывайте все на стол."
        Я начал опорожнять карманы. Записная книжка, кредитная карта, анальгин, несколько банкнот по двадцать долларов, примерно десять чешских крон суетливой железной мелочью...
        "Еще у вас есть деньги? Доставайте сюда."
        Я забрал к себе наполовину опустошенную сумку, вынул из ее внутреннего, потайного кармашка перехваченную розовой резинкой пачку.
        "Давайте." - Чех начал пересчитывать банкноты, щеголяя по-школьному правильным произношением русских числительных. - "Сколько здесь?" "Девятьсот пятьдесят." "Еще есть?" "Нет." "Нигде нет?" "Нигде. Остальное на кредитной карте." "Хорошо. Посмотрим. У вас есть таможенная декларация на эти деньги?"
        Господи, вот же она разгадка - как только я раньше не разобрался, садовая моя голова, - обычная, по сути, коллизия постгорбачевского восточноевропейского произвола. Издержки инфантильной государственности не без некоторой выгоды для иных персоналий, как водится. Одинокий мужчина с русским паспортом едет поездом, т.е. без обратного билета, в Германию - конечно же, он едет за подержанным автомобилем. А стало быть, имеет при себе довольно крупную сумму наличности. И почти наверняка не задекларировал ее при въезде в Чешскую Республику. Почему не задекларировал? Да потому, что не понял, что ее надо декларировать - хмурый пограничник в Горной Лидице лишь спросил, есть ли у него с собой сотня долларов и, удовлетворенный положительным ответом, поставил в паспорте въездной штамп. Итак, что мы имеем? Попытку незаконного вывоза из страны иностранной валюты, а это чревато указанной валюты конфискацией, если только не удастся достигнуть приемлемого компромисса с неподкупной чешской полицией...
        "Ага, значит у вас нет таможенной декларации на эти деньги?" "Нет."
        Притворное сочувствие. Молчаливый кивок. Понимающие взгляды куда-то поверх моей головы.
        "Почему вы не заполнили декларацию в Горной Лидице? Вы должны были заполнить декларацию в Горной Лидице."
        Тягостное, давящее чувство унизительного бессилия.
        "Хорошо. У вас есть русская таможенная декларация?" "Нет." "Где же она?" "Ее отобрали в Черне-над-Тиссой, на украинской границе."
        "Вам должны были дать взамен декларацию Словакии."
        Мысль уносится вперед, оставляя сиюминутный ворох событий догнивать своим собственным чередом, подобно брошенной в смоленских снегах наполеоновской армии. Сколько может стоить все это? Триста долларов? Пятьсот? Едва ли они рискнут отобрать все - слишком непредсказуемо поведение человека, которому терять нечего...
        "Очень плохо. Вы нарушили правила. Очень плохо."
        Вы нарушили правила... Правила с большой, непререкаемой буквы П. Следует долгая пауза, по сути - настоящий бессловесный поединок: чем дольше буду я безмолвствовать, тем дешевле мне это обойдется, как ни крути. Если же они, не выдержав, порвут молчание прежде меня, ценник опустится еще ниже - быть может, в этом случае чехам хватит и сотни, чем рогатый не шутит? Сотня баксов - это ведь не так уж и мало для небогатой Чешской Республики!? Сотня баксов - и мы расходимся, довольные друг другом...
        "Вы понимаете, что нарушили правила? - в игру вступает второй полицейский. - У вас точно нет больше денег?"
        Он вновь забирает у меня сумку, ставит ее к себе на колени и возобновляет доскональное исследование ее содержимого. На суд чешской полиции являются пляжные тапочки, рулон туалетной бумаги, солнцезащитные очки, баночка с зубочистками и перочинный ножик. Последним, уже с самого дна, извлекается сборник моих стихов - изданная "сугубо для внутреннего пользования" за счет скромных средств автора книжка, один из сотни экземпляров которой я вез в подарок живущему в Германии приятелю - спроси меня кто час назад, я б и не вспомнил наверняка, взял ее с собой в поездку или нет. Книжка, понятно, не вызывает у чеха особых эмоций - он берет ее в руки и в пулеметном темпе пролистывает от конца к началу, уповая, по-видимому, найти разложенные между страницами ассигнации. Таковых не обнаруживается, однако, долистав до первого разворота, мент, вместо того, чтобы швырнуть затем книжку на столик, в общую кучу моего барахла, удивленно вздымает бровь. В следующую секунду я постигаю причину его замешательства - несмотря на поспешность пролистывания, служитель чешской Фемиды липким ментовским взглядом зацепил мою фотографию на форзаце - не слишком вразумительный черно-белый портрет четырехлетней давности.
        "Это вы? - Голос полицая потерял вдруг все свои начальственные обертоны. - Это ваша книга?" "Да, моя." "Вы пишете книги?" "Пишу."
        "Это стихи... - произнес он с подъемом полувопросительной интонации на последнем слоге, уже не столько мне, сколько себе самому, своему напарнику и вообще, городу и миру. - Вы поэт?" "Поэт. Да."
        Что-то изменилось в составе воздуха - в окошко вдруг повалил сноп утреннего солнца, книжка перекочевала в руки старшего полицейского, тот сперва сверил написание моей фамилии возле знака копирайта с моим же загранпаспортом, затем перелистнул несколько страниц наугад и, прогладив разворот ладонью, прочел по складам: "Сколь-зит-по-кру-гу-пате-фон-на-я-и-гла".
        После этого они заговорили друг с другом по-чешски, причем довольно быстро - в потоке их речи я не смог разобрать не слова. Что они обсуждали, и в какой степени это имело ко мне отношение - навсегда останется для меня тайной. В тот момент я лишь молча сидел и ждал - какая-то неведомая интуиция подсказывала, что в моих интересах тянуть время.
        В общем, таковая тактика себя оправдала. Минуты падали одна за другой, словно капли из прохудившегося рукомойника - чехи все говорили и говорили, вплоть до того спасительного мига, когда за дверью купе показалась зелено-коричневая униформа наряда германской транспортной полиции. Собственно, это и было спасением - увидав друг друга, коллеги бурно, с рукопожатиями и хлопаньем по спине, принялись обмениваться приветствиями по-немецки, и лишь по окончании этого ритуала чехи, словно бы впервые меня заметив, бросили через плечо негромкое, но долгожданное: "свободен!" Я сгреб свои вещи и пошел прочь.
        Немецкие полицейские оказались ленивыми зайчиками. По какой-то неведомой причине их интересовали только пленки Kodak, причем исключительно те, что были в нетронутой фабричной упаковке. Видимо, имелась соответствующая ориентировка, что ли... Заставили распечатать картонные коробочки, все до единой, однако до вынимания светочувствительной субстанции из пластиковых контейнеров, слава богу, не дошло. Буркнули "данке" себе под нос и исчезли.
        А через четверть часа уже был Дрезден - город, в развалины которого мой дед некогда въехал на танковой броне. Переливчатых шенгенских виз в те наивные дальние годы человечество еще не знало...