1.01. Премьера

Новогодний вечер Клуба литературного перформанса открылся повтором постановки по пьесе Эдуарда Шульмана "Пора любви и наслаждений" (см. 25.12.00). Из дальнейших выступлений элемент перформанса присутствовал лишь у Владимира Герцика, спевшего издевательский текст на музыку восстановленного государственного гимна (подпевал Игорь Иогансон), Александра Платонова, чье стихотворение озвучивалось на три голоса (с участием Герцика и Николая Байтова), и Зиновия Ваймана, читавшего хайку - по японской традиции, дважды каждый текст. Сверх того, со стихами выступили Александр Воловик, Дмитрий Лепер, Алексей Денисов, Ольга Иванова, Михаил Щербина и др.

8.01. Образ и мысль

"Малый круг": чтения членов клуба. Предыдущий вечер этого жанра (27.11.00), кажется, охватил всех основных авторов, являющихся завсегдатаями клуба, поэтому на сей раз состав выступающих был частично изменен в пользу менее релевантных для "Образа и мысли" фигур (вплоть до Ольги Ильницкой, вообще лишь недавно перебравшейся в Москву из Одессы). Эдуард Шульман прочитал текст "Как Алексей Николаевич Толстой вернулся на Родину" (из цикла "Путешествия с классиком"), Елена Гордеева - очередной фрагмент из своих разысканий по поводу близости Шекспира и Джордано Бруно (ср. 20.03.00), Валентин Герман - рассказ покойного Николая Одоева "Воспоминание о Самаре" (где "Самара" - не город, а кличка одного из персонажей, вора в законе; как и подобает текстам на подобную тему, рассказ написан в тяжеловесной, дидактичной реалистической манере). Со стихами выступили Ирина Суглобова (прозвучали также романсы на ее стихи), Андрей Гаврилин и др.

9.01. Авторник

Вечер поэтов Иры Новицкой и Дженни Курпен тяготел по композиции к классическому для клуба "Авторник" "антифона" с одной существенной поправкой: на каждую порцию текстов Новицкой (до нескольких десятков стихотворений - правда, преимущественно очень коротких) Курпен отвечала единственным. Это создавало своеобразный эффект звуковой перебивки, что соответствовало и мере расхождения в поэтике двух авторов: Новицкая и Курпен - убежденные верлибристы, тяготеющие к компактности изложения, обе практически не выходят за пределы любовной лирики, хотя и не склонные к прямым декларациям своих чувств и переживаний; однако Новицкой свойственно гораздо более "реалистическое" письмо, постоянно апеллирующее к предметной детали и географической конкретике, тогда как Курпен предпочитает работать с метафорикой, подчас не слишком понятной; сверх того, верлибр у Новицкой в большей степени разговорно-прозаичен, у Курпен - более музыкален. Вел вечер Илья Кукулин.

11.01. Классики XXI века

Вечер поэта Владислава Лёна. Читались стихи, посвященные покойным друзьям автора - поэтам и художникам (Георгию Недгару, Александру Величанскому, Юлиану Рукавишникову и др.).

12.01. Георгиевский клуб

Вечер Вилли Мельникова, как и обычно, состоял преимущественно из муфтолингв и текстов на различных экзотических языках (некоторые из них - скажем, на языках индейцев - оказались очень красивы в визуальном отношении и были пущены по рукам). Вечер завершился довольно бурной дискуссией (что отчасти удивительно, учитывая давнее знакомство аудитории с творчеством Мельникова); в частности, Марк Ляндо заявил, что в муфтолингве, при всей эффектности этого приема, происходит зачастую аннигиляция смысла. Мысль Ляндо усложнил Дмитрий Кузьмин, заметивший, что автор, вероятно, настолько овладел собственного изобретения языком, что в самом деле с достаточной свободой выражает посредством него разнообразные эмоции, мысли, образы, - однако для читателя наиболее маркированным элементом текста неизбежно остается сам прием муфтолингвы, стягивающий на себя внимание и отвлекающий восприятие от любых других формальных или содержательных моментов (Мельников заметил, что и сам думал об этом). Отметим еще реплику Юрия Проскурякова, заявившего (в ответ на сетования Мельникова на многочисленные проверки, которым подвергалась его способность сочинять стихи на множестве различных языков), что, в сущности, совершенно безразлично, действительно ли Мельников знает эти языки и сочиняет на них или же это мистификация (утверждение совершенно справедливое постольку, поскольку творчество Мельникова на любом языке остается фактом русской литературы и культуры).

15.01. Центральный Дом литератора

Вечер памяти поэта Владимира Бурича открыл и вел Вячеслав Куприянов, в начале долго говоривший о Буриче как о рыцаре и подвижнике русского верлибра (преимущественно вещи бесспорные, но не слишком новые). В этом же духе высказался Павел Грушко, говоривший о миниатюрах Бурича как о "поэзии мысли" и т.п.; Грушко также заявил, что стихи Бурича обладают свойством абсолютной переводимости, что, по его мнению, - лучшая проверка качества; в подтверждение были прочитаны несколько стихотворений Бурича, переведенные Грушко на испанский язык. Этот тезис Грушко оспорил Алексей Алехин, заявивший, что, к примеру, тексты Геннадия Айги также абсолютно переводимы (но, подразумевалось, это вовсе не свидетельствует об их высоком поэтическом качестве; нельзя не отметить, что Алехин совершенно прав в принципе - есть множество элементов стиха и целых уровней его организации, которые тем хуже поддаются переводу, чем совершеннее автор ими владеет, - но, по-видимому, ошибается в частности: многие тексты Айги как раз совершенно непереводимы на большинство языков - хотя бы уж потому, что используемый им разрыв межсловных связей, асинтаксичность ничего не будут значить в языках с минимальным словоизменением, например, в английском); Алехин также выступил против абсолютизации фигуры Бурича как апостола русского верлибра, поскольку и поэтическая практика Бурича, и его роль в русском стихе к апологии свободного стиха отнюдь не сводятся. Алехину, впрочем, тут же возразил Герман Лукьянов, заявивший, что автор, пишущий не только верлибром, но и, одновременно, конвенциональным стихом подобен честному семьянину, на стороне предающемуся однополой любви. По просьбе Куприянова о Буриче - теоретике стиха говорил Юрий Орлицкий, дипломатично выделивший в качестве основной теоретической заслуги Бурича изобретение термина "удетерон". Орлицкий и Алехин прочитали по стихотворению памяти Бурича. Выступили также Кирилл Ковальджи, Наталья Сидорина, Борис Романов; в завершение Вячеслав Васин представил краткий мемуар о том, как Бурич, презентуя ему свою единственную прижизненную книгу "Тексты", в известном моностихе "А жизнь проста как завтрак космонавта" исправил "проста" на "сложна".

15.01. Премьера

Вечер поэта и прозаика Гарри Гордона. Автор - литератор старшего поколения и сугубо традиционной школы, после длительной паузы вновь возникший на литературной сцене (в значительно степени - благодаря выходящему с прошлого года альманаху "Предлог", соредактором и постоянным автором которого он является). Известный ранее как поэт, он в последнее время обратился к прозе: в ходе вечера читались отрывки из романа "Поздно. Темно. Далеко" и повести "Пастух своих коров" (оба текста - 2000); прозвучали также стихи разных лет и поэмы "Длинное и подробное описание ловли бычка в Черном море" и "Уроки рисования".

15.01. Метаморфозы

Вечер поэта Виталия Пуханова. Автор прочитал стихи из трех своих книг, из коих хорошо известна лишь одна - "Деревянный сад" (М.: "Новая Юность", 1995): сперва прозвучали конспективно отобранные тексты, затем особо, "с подачи" одной из слушательниц, - тексты с энтомологическими мотивами (начиная с известного "Боже, храни колорадских жуков..."). Вторая книга Пуханова "Absque Nota" (т.е. "Без указания выходных данных") вышла в 2000 г. тиражом 51 экз.: по словам автора, ему было важно сделать книгу, которая существовала бы физически, но была бы изъята из текучки литературного процесса. Третий сборник, который сейчас еще только пишется, должен называться "Плоды смоковницы" - такое название кажется Пуханову характерным для начала XXI века подобно тому, как название книги Мандельштама "Камень" было характерным для его времени. Стихи Пуханова, в которых парадоксально сочетается развитие натурфилософской поэтической традиции от Державина до Заболоцкого с элементами концептуализма и конкретизма (с "чистыми" приверженцами которых, в лице Всеволода Некрасова и Дмитрия А. Пригова, Пуханов находится в сложных отношениях притяжения и отталкивания); в этом отношении отдаленный аналог поэзии Пуханова составляет разве что Сергей Стратановский. Далее Пуханов сказал, что, по его мнению, главный результат индивидуального поэтического творчества - не стихи, а личность поэта. По словам Пуханова, сейчас он готовит цикл материалов - литературную антологию со своими вступительными статьями "Неизвестные мастера конца ХХ века", которая будет публиковаться в журнале "Октябрь" как постоянная рубрика. В качестве первого устного выпуска Пуханов предоставил слово поэту и прозаику Армену Асрияну, прочитавшему подборку стихов из цикла "Военные письма" и рассказ из цикла "Поход эпигонов", написанные в конце 90-х в Карабахе и опубликованные в "Новом мире" в 1998 г. (рассказы этого цикла уже звучали 26.12.97), а также прозу из нового цикла "Возвращение в Москву" и совсем новый драматический диалог, наиболее неожиданный из всех прозвучавших текстов, поскольку оба персонажа (мужчина и женщина, находящиеся в завершающей стадии развода и обсуждающие историю разрыва) неожиданно переходят на леворадикальную риторику, не лишенную экзистенциалистских обертонов. В обсуждении принимали участие Максим Павлов, Леонид Костюков и др.

16.01. Авторник

Вечер прозаика Константина Плешакова (США), представившего четыре новых текста: "Признаки ста", "Нам с Лениным ни хнуля", "Едем с пляжа" и "Долорес Ебанули". Стилистический и содержательный отрыв новых работ Плешакова от ранее известных (в т.ч. звучавших на его предшествующем выступлении 6.07.99) трудно характеризовать иначе как фантастический. Если в тексте "Едем с пляжа" еще усматриваются следы свойственного Плешакову ранее психологически углубленного реалистического письма, равно как и отдельные черты новеллистического жанра, то три других текста представляют собой высокоэкспрессивные, местами достаточно рискованные по лексике и тематике, чередующие лиризм и сатиру, совершенно неповествовательные монологи (наиболее выразительный и масштабный, "Долорес Ебанули", написан от лица не то воскресшего, не то лежащего в мавзолее Ленина и вырастает, конечно, из бородатого анекдота о восставшем вожде, который сбежал, оставив записку: "Я в Швейцарии. Начинаю всё с начала"; Ленин Плешакова требует диктатуры пролетариата - писателей, дизайнеров и программистов - вместо диктатуры люмпен-пролетариата, стоящего у станка, а в мавзолее предлагает открыть ночной клуб; при этом за вполне абсурдными лозунгами недвусмысленным образом вырастает неподдельный эмоциональный накал и надрыв). В последовавшей дискуссии Дмитрий Кузьмин заметил, что в жанровом отношении предъявленные тексты близки эстрадным монологам Михаила Жванецкого и К (вынося за скобки интеллектуальную и художественную беспомощность последних), тогда как Илья Кукулин сблизил новую манеру Плешакова с экспрессивной, сильно лиризованной прозой младшего литературного поколения; Кузьмин и Кукулин сошлись в том, что единственной параллелью к творческой эволюции Плешакова может быть существенный сдвиг авторской поэтики в романе Леонида Костюкова "Великая страна" по отношению к его предшествующей прозе. Сам Плешаков пояснил, что долгое время ориентировался на классическую манеру письма, полагая образцом прозу Бунина и Набокова, однако в последнее время пришел к выводу, что возможности этой манеры для него исчерпаны: все, что он мог сказать в рамках традиционной прозы, он уже сказал, и теперь надо искать нечто новое. Отдельный сюжет в разговоре составила беседа Плешакова с Фаиной Гримберг, обиняками интересовавшейся эпизодом с намекающим на нее персонажем романа Плешакова "Криминальная рыбка" (см. нашу рубрику "Коротко о книгах").

17.01. ЦДЛ

Вечер поэта Александра Кушнера строился как чествование: авторское чтение стихов (по большей части из новой книги Кушнера "Летучая гряда") чередовалось с восторженными высказываниями о его творчестве и музыкальными номерами. В новых стихах Кушнера, сравнительно с предыдущей книгой "На сумрачной звезде", преодолена некоторая мизантропичность, упадочность настроения, плохо сочетавшаяся со специфической кушнеровской интонацией и любовью к мелкой бытовой детали, понимаемой как элемент полноты мира; запомнилось стихотворное посвящение жене, любовно воссоздающее образ стареющей подруги жизни (впрочем, Кушнер предпочел обращение "друг мой"); комментируя взятое у Пушкина название, Кушнер заметил, что стихи в новой книге идут группами по пять-семь текстов, подобно облакам. Из сказанного в речах выделим, прежде всего, сравнение Алексея Алехина: как у "малых голландцев" из хроники мелочей складывается эпопея, так лирика Кушнера в совокупности представляет собой своего рода роман; о том, что Кушнер первым ввел в русский стих культуру как материал и полнее всех отразил окружающий современного человека предметный мир, говорил Евгений Рейн (первое из двух утверждений, памятуя, скажем, о Михаиле Кузмине, можно было бы и оспорить); знаменательна идея Станислава Лесневского о том, что кушнеровская интонация есть характернейшая интонация русской интеллигенции ("беззащитная, как осенние листья, и столь же непобедимая"); говорили о Кушнере также Олег Чухонцев и Дмитрий Быков (последний, сверх того, прочел одно из старых кушнеровских стихотворений в яркой, экспрессивной, почти актерской манере, контрастирующей с авторским исполнением). Прозвучали песни на стихи Кушнера Сергея Никитина (в исполнении автора), Александра Дулова, Григория Гладкова.

17.01. Московский Дом национальностей

Мероприятие Крымского клуба: вечер прозаика и публициста Даура Зантарии. Основу вечера составили художественно-публицистические тексты последнего времени (появляющиеся в качестве авторской колонки в газете "Россия") - зарисовки с натуры, тяготеющие, при всей политической заостренности, к притче. Прозвучали также несколько стихотворений Зантарии (часть - на античные мотивы), отрывки из наиболее известного романа Зантарии "Золотое колесо" и выполненные автором переводы стихов Есенина на абхазский язык. Проблеме билингвизма в литературе была, в основном, посвящена последовавшая беседа.

17.01. Проект О.Г.И.

Вечер поэта Виктора Куллэ. Основу программы вновь, как и 7.06.00, составили фрагменты поэмы "La Commedia". Среди прозвучавших новых стихотворений выделялась шуточная баллада, написанная в новогоднюю ночь.

18.01. Классики XXI века

Презентация книги Дмитрия Авалиани "Лазурные кувшины" (СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2000; название книги составляет листовертень с именем автора, как и в одной из предыдущих книг Авалиани, "Иной реестр"). Вечер открывала и закрывала редактор издательства Ирина Кравцова, пояснившая, что книга Авалиани - второй выпуск малой поэтической серии издательства (после книги Тимура Кибирова), и выразившая свое восхищение автором; к Кравцовой присоединилась Татьяна Михайловская, высоко оценившая также и смелость издательства, отважившегося работать с не слишком раскрученным автором. Авалиани представил книгу, предъявив большинство составивших ее текстов - почти исключительно стихи и листовертни (впрочем, из экспериментальных жанров встретилась еще уникальная азбука-эквинициал: по двустишию на каждую букву алфавита, в каждом двустишии все слова начинаются с одной буквы); почему в книгу не вошли ни палиндромы, ни панторифмы (они же "омограммы"), ни другие типы текстов, осталось непонятным. Сверх текстов из книги были представлены преимущественно листовертни, над которыми Авалиани в последнее время работает серийно: скажем, слово "бабочка" оборачивается 44-мя разными способами, причем последовательность "перевернутых" чтений частично образует связный текст ("стерва ругается балагур улыбается" и т.п.). Прозвучал также ряд палиндромов (читанных по "Антологии русского палиндрома"), тексты в жанре "внутреннего склонения", Авалиани коротко упомянул свои "историфмы" (называя их хлебниковским словом "времири") и т.п. В заключение были представлены листовертни, написанные на строки из стихов Артура Крестовиковского, - удивительный пример перевода из одного искусства в соседнее.

19.01. Георгиевский клуб

Александр Бабулевич, известный преимущественно эпизодическим участием с акциями и демонстрацией опосредованно связанных с поэзией объектов в различных мероприятиях Клуба литературного перформанса (см., напр., 24.01.98, 18.03.98), представил большую программу своих работ в области различных пограничных явлений между вербальным и визуальным искусством под общим названием "Разработки". Основа творчества Бабулевича, безусловно, объектно-акционная: слово, звук, изображение - все идет в дело ad hoc, при надобности; такая "всеядность", а также часто встречающаяся у Бабулевича сложная (и охотно разворачиваемая, комментируемая и т.п.) концептуализация своих работ, привносят в его творчество, питающееся чисто авангардными корнями, поставангардный оттенок, - впрочем, свою творческую генеалогию Бабулевич возводит преимущественно к чисто авангардным авторам (особо отмечая роль своего друга юности, впоследствии известного художника-концептуалиста Анатолия Жигалова в своем знакомстве с русским и мировым художественным и литературным авангардом). Вербальное начало обычно редуцировано в работах Бабулевича до нескольких слов, а зачастую - и звуков, тяготея к зауми; из представленного на вечере отметим работу, словесно-звуковая часть которой была предъявлена в виде аудиозаписи с исполнением Сергея Бирюкова.

20.01. Проект О.Г.И.

Вечер поэта Бахыта Кенжеева (Канада) - презентация тома избранных стихотворений "Из семи книг" (М.: Независимая газета, 2000). Вечер также представлял собой программу избранного, но составленную автором независимо от книги; в заключение прозвучали стихи последнего времени, написанные после сборника "Снящаяся под утро", - в этих текстах наиболее заметна эволюция Кенжеева в сторону более рациональной, интеллектуальной поэзии, вступающей в диалог уже не только с Баратынским и Тютчевым, как бывало прежде, а и с Бродским (возникающим, кстати, в одном из последних текстов в качестве персонажа, неназванного, но очевидного); это сказалось даже на манере чтения, сделавшейся на этих стихах глуше и сдержанней (впрочем, возможно, что поэт просто устал к концу долгой программы).

22.01. Премьера

Вечер поэта Игоря Иогансона открылся, несколько неожиданно, целым рядом прозаических фрагментов - из двух автобиографических текстов: "Деточка на шаре" (собственно автобиография, по большей части о молодых годах Иогансона, когда он был преимущественно скульптором и зарабатывал статуями Ленина) и "Мои предки" (изящные новеллы о деде автора - известном сталинском художнике Борисе Иогансоне, авторе картины "Допрос коммуниста", отце - художнике Андрее Иогансоне, авторе этикетки к водке "Столичная", далеком предке Карле Иогансене - кораблестроителе при Петре I, и т.д.; кое-где документальная основа несомненна, в иных местах фантазия автора явно берет верх, но единство стиля и интонации - лаконизм, динамичность повествования, изящная ирония, переходящие из одной микроновеллы в другую рефрены - легко скрепляют мемуарное с фантастическим). В дальнейшем звучали стихотворные тексты из циклов "Подарки к празднику" и др. Вечер был приурочен к выставке графических миниатюр Иогансона (а также, по его заявлению, к годовщине смерти Ленина).

22.01. Проект О.Г.И.

Вечер поэта Геннадия Айги. Автор интерпретировал мероприятие как концертное, ограничившись краткой программой избранных текстов (преимущественно из книги избранного 1991 года "Здесь"). Отметим исполнение текста "Белые цветы на краю родины", в котором серии длинных тире передавались в звучании сериями постукиваний пальцем по микрофону.

22.01. Метаморфозы

Вечер поэта Александра Закуренко начался выступлениями других авторов: сперва читали стихи Светлана Максимова и Андрей Пустогаров, потом с устным автобиографическим эссе выступил Ян Шанли. В программе Закуренко преобладали стихи второй половины 90-х, в некоторых отношениях следующие пастернаковской традиции; из более ранних стихов, составивших единственную изданную книгу Закуренко "Прошлый век" (Киев-М.: "Политехника", 1994), был представлен только "зодиакальный" цикл (не озаглавленный второй раздел книги), - Закуренко пояснил, что в каждом стихотворении цикла есть реминисценции и намеки на русских и иноязычных авторов, родившихся под соответствующим знаком; особняком стояли стихи из цикла, связанного со Страстной Неделей, - этот цикл понемногу пополняется вот уже полтора десятка лет, примерно по стихотворению в год. Закуренко также (кажется, впервые) прочитал ряд небольших прозаических текстов, более радикальных в эстетическом смысле (физиологичные, почти сюрреалистические метафоры, риторические неточные повторы, имеющие музыкально-суггестивное значение, и пр., - в целом напоминает не столько помянутых автором Борхеса и Набокова, но и, скажем, Лотреамона). По словам Закуренко, пик его работы над малой прозой относился к началу 90-х, и ему любопытно было обнаружить (при знакомстве с антологиями "Очень короткие тексты" и "Жужукины дети"), что в то время многие близкие ему авторы занимались тем же самым.

23.01. Авторник

Вечер прозаика Аркадия Бартова (Петербург). Бартов представил обширную программу избранного, в которой преобладали тексты из достаточно известных циклов. Прозвучали три текста из "Рассказов о войне" (построены на приеме, регулярно эксплуатируемом Владимиром Сорокиным: кристаллизованный до полного автоматизма жанр и стиль советской литературы - в данном случае вынесенный в название цикла - взрывается каким-либо чужеродным брутальным дискурсом; однако если в рассказах Сорокина преобладает финалистская схема: текст начинается как чистая имитация, затем ломается и завершается чистым самопроявлением разрушительного дискурса-победителя, - то у Бартова чужеродная присадка органически встраивается в текст и вступает с ним в паразитический симбиоз: так, две медсестры из рассказа "В тихом санбате", предающиеся бурному акту лесбийской любви на глазах у раненого солдата, после этого как ни в чем не бывало выполняют свои прямые обязанности, продолжают думать о ситуации на фронте казенными советскими бюрократическими формулировками и т.п.), отдельные части из циклов "В гостях у литераторов" (травестия казенно-советского жанра литературных мемуаров - серия текстов с устойчивыми из текста в текст словесными блоками, синтаксическими конструкциями и конфигурациями персонажей) и "Мухиниада" (кристаллизация и систематизация абсурдистской новеллы Хармса), травестии-имитации "Страшные рассказы о взрослых и детях" (психологический триллер) и "Самое обстоятельное описание составления словаря Цеюнь" (китайская документальная проза), постабсурдистские микродрамы из цикла "Речевые акты" (предельно обезличенная, освобожденная от психологического содержания коммуникация роботоподобных персонажей, непосредственно продолжающая линию Беккета и Ионеско), серии "Недолгое знакомство Ивана Васильевича Мерзлякова и Антонины Ивановны Тупоухиной" и "Любовь в чисто немецком вкусе" (все эпизоды серии отвечают некоей весьма жесткой структуре, в которой с незначительной степенью свободы происходит замещение одних и тех же валентностей: так, в каждом эпизоде "Недолгого знакомства..." указывается название звезды, находящейся в момент действия на небосводе) и др. Два текста, "Лысые дети Джона" и клип-роман "Вероника", продемонстрировали еще один характерный бартовский ход: комментарий к собственному тексту, симулирующий вскрытие механизмов письма. По завершении чтения перед обсуждением слово было предоставлено поэту и палиндромисту Александру Бубнову (Курск), представившему проект "Первая книга тысячелетия": в первые дни 2001 года Бубнов специально написал ряд стихотворений, основанных на газетных сообщениях этих дней (что доказывает, что стихотворные тексты не могли появиться раньше), и к 9.01. отпечатал их отдельной брошюрой (с приложением фрагментов газетного текста), после чего разослал ценными письмами, чтобы зафиксировать дату; второй частью акции явился расширенный вариант книги (чтобы подпадал под другое определение книги, требующее объема не менее 48 страниц), третьей - "Последняя книга тысячелетия", состоящая аналогичным образом из сочинений последних чисел декабря (эта книга заканчивается миниатюрой found poetry, извлеченной из новогоднего поздравления президента Путина). Последующая дискуссия естественным образом касалась по преимуществу проблем постмодернизма и концептуализма. Дмитрий Кузьмин заметил, что Бартов и Бубнов продемонстрировали две основные концептуалистские стратегии из трех: поскольку концептуализм стремится выйти за пределы текста, постольку он тяготеет либо к отказу от текста вообще (совпадая в этом стремлении с ультрарадикальным авангардом: Ры Никонова), либо к замене текста на знак текста (в акции Бубнова, как и во многих сериях Дмитрия Александровича Пригова, важен не текст со своими индивидуальными качествами, а самый факт наличия текста, заполненность каждой ячейки в некоторой метатекстуальной конструкции), либо к принудительному семантическому опустошению текста (как во многих текстах Бартова, где конструкция самодостаточна; отличие от приговских стратегий в том, что не снимается вопрос качества письма). Бартов заметил по этому поводу, что как раз серийность письма и упраздняет значение отдельных его элементов, оставляя чистую мелодику, чистый стиль. Вообще Бартов подчеркнул тотальность задачи концептуализма по снятию всякого пафоса, всякой деятельности, направленной на создание нового, - попеняв при том (скорее всего, в силу недостатка информированности) классикам московского концептуализма на излишнюю зацикленность на работе с советским каноном; впрочем, о петербургской литературе Бартов отозвался еще более скептически, заметив, что Петербург, как родина русского модернизма, упорно держится за отжившие модернистские поэтики. С парадоксальным, по обыкновению, замечанием выступил в финале дискуссии Олег Дарк, заявивший, что никакого концептуализма быть не может, поскольку восприятие текста неизбежно является непосредственным, всякий текст читается как бы с чистого листа. В беседе участвовали также Илья Кукулин, Сергей Соколовский и др.

24.01. Российская Государственная Библиотека

Татьяна Толстая выбрала для нечастого выступления несколько неожиданное место и столь же неожиданный жанр "встречи с читателями": на протяжении двух часов она отвечала на поступавшие из зала записки. Значительная часть вопросов (и ответов) была посвящена темам любопытным, но к литературе относящимся косвенно (например, генеалогии рода Толстых; впрочем, Толстая подробно говорила о своем деде писателе Алексее Н. Толстом, оценивая его литературные заслуги как значительные). Подробно и с удовольствием рассказывала Толстая о совместной работе на радио "Свобода" с Александром Генисом; на вопросы о других современных авторах отвечала подчеркнуто односложно (сказав, в частности, что ценит Виктора Пелевина, не любит Владимира Сорокина, хорошо относится к Людмиле Петрушевской, несмотря на некоторое однообразие ее метода), сделав исключение лишь для Марины Палей, о которой отозвалась как о чрезвычайно способном авторе, пишущем "не свою литературу" (по мнению Толстой, Палей следовало бы больше опираться на уникальный опыт жизни в Голландии, где она, в частности, сменила ряд экзотических работ: присматривала в качестве сиделки за котом, сортировала алмазы и т.п.). Толстая также подробно рассказала о месте Интернета в своей жизни, признавшись, что с новыми текстами знакомится почти исключительно через Сеть (отталкиваясь преимущественно от литературных обзоров Бориса Кузьминского в "Русском журнале" и, в меньшей степени, Вячеслава Курицына, чьи вкусы ей не близки, да и "молодежный" стиль раздражает); удивительным образом Толстая при этом категорически заявила о своем нежелании разместить в Интернете собственные тексты. Литературная общественность в публике была представлена незначительно (Дмитрием Баком, Дмитрием Ольшанским и еще парой лиц).

24.01. Проект О.Г.И.

Встреча с авторами серии "Наша марка" издательства "Амфора". В качестве участников перед публикой предстали прозаики Павел Крусанов (он же - один из руководителей издательства), Сергей Носов и Андрей Левкин (оба в разговоре практически не участвовали), философ и эссеист Александр Секацкий, пресс-секретарь издательства Илья Стогов (чей роман также анонсирован издательством) и критик Виктор Топоров (вообще говоря, возглавляющий совсем другое издательство - "Лимбус Пресс"). В начале Стоговым был оглашен некий манифест, позиционированный как обращение петербургских авторов к московской аудитории (вообще нота географического противостояния звучала в ходе встречи очень сильно) и написанный в кокетливо-нарочитой манере, с обильными реминисценциями из повести Секацкого "Моги и их могущества" и несколько отвлеченными лозунгами ("Мы признаём симбиоз четырех начал: Логоса, Бахуса, Эроса и Марса," и т.п.); наиболее внятно звучала мысль об отрицании традиционно понимаемого гуманизма, политкорректности и прочих либерально-западнических штучек. В последовавшем устном эссе Секацкого с присущим этому автору блеском развивались также достаточно смутные тезисы, из которых наибольшее отношение к собственно литературе имело заявление о том, что прежде писатель еще мог себе позволить поток сознания и романтическую позу, теперь же хоть какой-то шанс имеет только тот автор, который рассчитывает "многоцелевую баллистику текста" (перевести этот тезис можно, вероятно, таким образом: право на будущее имеет только литература, ориентированная на удовлетворение разноплановых читательских запросов, - где ключевым словом является не "разноплановый", а "читательский"). Далее Секацкий вновь вернулся к проблеме гуманизма, решительно заявив, что литература - вне этических претензий ("писатель отвечает только за порядок слов"); последовавшие из зала жесткие вопросы Армена Асрияна (в том смысле, что Секацкий готов славить Марса и призывать к возрождению воинского духа, но при этом явно не мыслит себя в тех первых рядах когорты, которые заведомо погибают при атаке), по-видимому, не произвели на Секацкого никакого впечатления. Тему политкорректности продолжили Крусанов и Стогов, заявив о своей потребности иметь право "называть ниггера ниггером, а пидора пидором", не взирая ни на какие внешние ограничения; на вопрос из зала о возможности появления прозы, написанной "пидором", в новой серии издательства "Поколение Y", посвященной различным маргинальным и радикальным оптикам, Крусанов и Стогов ответили неопределенно-положительно, заявив одновременно о своем категорическом неприятии сложившегося в литературе "гомосексуального лобби" (несмотря на настоятельную просьбу Дмитрия Кузьмина, фамилии участников этого лобби названы не были). Другой основной теме дискуссии положил начало Топоров, заявивший, что литература сегодня есть живая, а есть мертвая (подразделяющаяся, в свою очередь, на бывшую некогда живой и мертворожденную), и участники вечера объединяются исключительно на почве принадлежности к живой литературе; на просьбу Кузьмина пояснить, как определяется живость либо мертвизна литературы, Топоров ответил, что все "эстетически продвинутые" люди считают живым одно и то же, только некоторые из своих партийно-тусовочных соображений продвигают сознательно совсем другую (= мертвую) литературу; дальнейшие попытки разных лиц выудить из Топорова более определенную формулировку были безуспешны. Тему продолжили Левкин (заметивший, что живой текст от мертвого отличить очень легко: с первым Алексей Шельвах, работающий нынче редактором в "Амфоре", управится за неделю, а со вторым ему придется возиться три месяца) и Секацкий, неожиданно заявивший, что, как все прекрасно понимают, критерии определения живого рождаются внутри тусовки (поскольку дискуссия попеременно затрагивала разные вопросы, Секацкий, по-видимому, к этому моменту успел позабыть о тезисе Топорова, и когда внимание обоих было обращено на то, что их суждения носят взаимоисключающий характер, как Секацкий, так и Топоров заметно смешались); итог подвел Крусанов, твердо заявивший, что участники мероприятия и не хотят подвергать рефлексии вопрос о том, как они определяют живое или неживое, - довольно того, что определяют. Из более частных высказываний участников вечера следует отметить ряд персональных оценок: так, Стогов признался в том, что прочитал прозу Маркеса уже после знакомства с романом Вадима Назарова (своего непосредственного начальника) "Круги на воде" и что Назаров, конечно, лучше. Стогов и Крусанов упорно говорили о заниженности критериев в московском литературном сообществе: по мнению Стогова, роман Сергея Болмата "Сами по себе" в Петербурге не прошел бы дальше внутренней рецензии; Крусанов полагает, что чрезмерно захваленный и малоинтересный автор - Анастасия Гостева (роман которой "Travel-Агнец" тем не менее готовится в "Амфоре" к изданию): это, заметил Крусанов, "такая на 15 лет опоздавшая Нарбикова". Наконец, нельзя не отметить высказывание Топорова, уподобившего Крусанова Путину: всякий, по словам Топорова, хочет видеть в каждом из них нечто свое, близкое. Крусанов также пояснил характер отношений между серией "Наша марка" в "Амфоре" и серией "Версия письма" издательства "Борей Art" (он курирует обе): "бореевская" серия рассматривается как малотиражный полигон перед последующим запуском крупных тиражей в "Амфоре". Вечер завершил ведший его Стогов, рассказав историю о том, как на одной из книжных ярмарок он пытался подарить обходившей стенды вице-премьеру Валентине Матвиенко роман Инги Петкевич "Плач по красной суке".

25.01. Классики XXI века

Программа художника Исмета Шейх-заде "Страсти по Чингизу": сложный перформанс, представлявший собой создание в реальном времени некоего живописного изображения на холсте, на который попеременно проецировались различные слайды, под аккомпанемент фортепьянной музыки Александра Караманова и с обширными комментариями художника (включавшими, как это обычно у Шейх-заде, многочисленные фантастические этимологии имен собственных - непременно от тюркских корней).

26.01. Георгиевский клуб

Поэт Владимир Алейников представил обширный фрагмент из мемуарной прозы "Добрый пастырь" - о художнике Игоре Ворошилове; проза с сильным риторическим акцентом, местами метризованная, преисполненная неоскудевающего пафоса.

27.01. Музей Сидура

Вечер прозаика Марка Харитонова. Прозвучали отрывок из повести "Конвейер" и рассказ "Путь к жизни" (из собранной Харитоновым книги прозы "Времена жизни"); первый текст по методу приближался к лирико-психологической эссеистике, второй скорее походил на притчу, но общая манера - несколько "самокопательное" письмо от первого лица, отражающее способ мыслить и чувствовать, свойственный немолодому и недостаточно признанному представителю творческой интеллигенции (в котором без труда опознается и автор). Немногочисленные вопросы публики касались полученной Харитоновым некогда Букеровской премии.

29.01. Премьера

Вечер поэтов Владимира Герцика и Марка Ляндо объединил двух авторов с довольно широким стилистическим и жанровым диапазоном, каждый из которых, однако, обладает достаточно узнаваемой интонацией: Ляндо - романтически-пафосной, в духе своей СМОГистской молодости (что дает любопытный эффект при наложении на постоянные попытки звуковой и словесной игры, восходящие не непосредственно к футуристам, а, скорее всего, к их продолжателям середины века, от Кирсанова до Вознесенского), Герцик - сочетающей ироничность и непосредственность; продолжением интонационной специфики обоих авторов является и свойственная каждому из них манера чтения. Ляндо читал под аккомпанемент бубна и флейты (на которой играл его сын); из прозвучавших текстов выделим стихотворение памяти художника Зверева, чье имя носит музей, в котором работает клуб "Премьера". Среди прочитанного Герциком большое место занимали разнообразные миниатюры (включая палиндромы), объединенные в рамках вечера под общим названием "Побочный эффект" (подразумевалось - создания более серьезных и основательных сочинений, что, впрочем, следует понимать через призму иронии).

29.01. Метаморфозы

Свободные чтения. Из многочисленных выступивших авторов (в т.ч. абсолютно неведомых) следует выделить крепкую, хотя и весьма однообразную метафизику Николая Пальчевского (из трех прочитанных стихотворений в двух первый стих представлял собой цитату из Ивана Жданова) да любопытный текст Олега Фомина, написанный на довольно правдоподобном (хотя и явно неаутентичном) древнерусском языке с вкраплениями разноприродной чуждой лексики. Несколькими забавными экспромтами-двустишиями порадовал Александр Закуренко, новые стихи читали Ирина Суглобова и Ольга Иванова (а Лев Болдов огласил не лишенную убедительности имитацию поэтики Ивановой - что и логично, учитывая свойственные Болдову свободу и богатство версификации в сочетании с полным отсутствием поэтической индивидуальности); из авторов сугубо традиционалистского плана наиболее крепкие стихи продемонстрировал Леонид Рабичев. С прозой выступили Юрий Нечипоренко, Ольга Ильницкая и Татьяна Райт. Переводы украинской поэзии (Юрий Андрухович и Сергий Жадан) читал Андрей Пустогаров (заметно хромающая рифмовка наводила на подозрения и по поводу других уровней текста). Из курьезов необходимо отметить явление девушки, пишущей под псевдонимом Агнесса Святая (мера вкуса и слуха, проявленная в представленных ею стихах, полностью соответствует чувству такта и меры, проявившемуся в выборе псевдонима). В заключение прозвучало стихотворение, сочиненное в течение вечера совместно Ивановой и Дмитрием Кузьминым, в весьма резком ироническом тоне реагирующее на обильно звучавшую в ходе вечера дамскую поэзию.

30.01. Авторник

Вечер памяти поэта Леонида Черткова (1933-2000) открыл куратор клуба Дмитрий Кузьмин, заметивший, что именно с Черткова и его друзей в Москве и Роальда Мандельштама в Ленинграде начинается отсчет современного периода русской литературы, и уже одно это делает фигуру Черткова заслуживающей самого пристального внимания. Далее Галина Грудзинская (Барышникова) представила составленный ею и только что изданный небольшой мемориальный сборник памяти Черткова, включающий несколько стихотворений Черткова, несколько его писем из лагеря (где он провел пять лет с 1957 по 1962 гг.), стихотворные посвящения Черткову и несколько мемуарных заметок. Грудзинская отметила, что наследие Черткова требует дальнейшего собирания и издания - речь идет не только о стихах и письмах, но и о литературоведческих статьях (в частности, о Вагинове, Чаянове, Кьеркегоре). Последующие выступления носили преимущественно мемуарный характер. Станислав Красовицкий, чье появление стало главной сенсацией вечера, был краток, заявив, что особенностью того круга, в который входили они с Чертковым (другими основными участниками этого круга, добавим от себя, считались Валентин Хромов, Галина Андреева и Андрей Сергеев), было полное отсутствие стремления пробиться, напечататься, и это позволяло авторам работать свободно, ориентируясь на самые высокие образцы; сверх того, Красовицкий вскользь упомянул о совместном с Чертковым визите к Николаю Глазкову, который, по его словам, не понял и не оценил поэзии Черткова. Хромов начал свое выступление (повторяя сказанное 29.01.99) с воспоминания о юных посетителях студенческого зала Ленинской библиотеки в конце 40-х - старшеклассниках и младшекурсниках, читавших поэзию "серебряного века" и называвших друг друга "господами"; вот из такого круга, подчеркнул Хромов, и вышли несколько лет спустя участники кружка. Хромов прочитал по памяти несколько стихотворений Черткова - от трагического текста, написанного в ожидании ареста, до издевательского (и довольно длинного) гимна, прочитанного на университетском собрании по мобилизации комсомольцев на целину, - вспомнил ряд любопытных высказываний Черткова (например, его идею разделить всех поэтов на "инфернальных", "буколических" и "юродствующих"). Об обширности познаний Черткова в поэзии "серебряного века" и вообще в мировой культуре, о своеобразии его взглядов и вкусов говорили Андреева (вспомнившая, как Чертков называл Гумилева "поэтом для туристов", но при этом, когда на того нападали другие, напротив, защищал поэта, приводя лучшие его строки) и Евгений Рейн, которого Чертков познакомил, в частности, с творчеством Нарбута, Клычкова и других малоизвестных и труднодоступных (особенно в 50-60-е годы!) авторов; в то же время Рейн привел поразившие его когда-то диалоги с Чертковым о мировых классиках ("А Данте?" - "Узко берет". - "А Шекспир?" - "Не туда смотрит".). Вообще, заметил Рейн, Черткова зачастую окружало нечто невероятное: так, при ремонте в коммунальной комнате Черткова (уже в Ленинграде, куда он перебрался вскоре по выходе из лагеря) обнаружился слой рукописей, на который были наклеены обои, - как выяснилось, это помещение некогда занимал Аркадий Аверченко, а рукописи - из редакционного портфеля "Сатирикона". К человеческому облику Черткова преимущественно обращался в своем выступлении Анатолий Найман, рассказавший о потрясшем его эпизоде: как-то в 60-е годы он ехал на троллейбусе по нынешнему Театральному проезду к Лубянской площади - троллейбус шел медленно, и Найман долго видел Черткова, шедшего по тротуару в том же направлении; когда при следующей встрече Найман сказал Черткову о том, что видел, как тот шел в сторону Лубянки, последний изменился в лице и ответил: "Да, да, конечно, я шел стучать!" - так, резюмировал Найман, не может пройти для человека бесследно пребывание в лагере. Касаясь литературного лица Черткова, Найман решительно заявил, что никакой литературной группы - "группы Черткова" - не было, был просто дружеский круг, объединенный интересом к поэзии; это утверждение по просьбе Кузьмина прокомментировали Хромов, согласившийся с Найманом, и Андреева, сообщившая, что идея литературной группы была принесена в их кружок Сергеевым, который затем в какой-то мере сумел заразить ею других; что до устоявшегося названия "группа Черткова", то, заметил Александр Левин, по воспоминаниям Сергеева оно первоначально возникло в КГБ, когда Черткова арестовывали. Найман также упомянул о непростом отношении друг к другу Черткова и Иосифа Бродского, прочитав очень злую эпиграмму Черткова на Бродского. Авторы, знакомые с Чертковым не столь тесно, пытались перенести акцент разговора на литературную проблематику. Так, Александр Ожиганов, познакомившийся с Чертковым в конце 60-х, отметил, что на фоне предшествовавшего знакомства с авторами питерской школы (Виктором Кривулиным, Александром Мироновым, Еленой Шварц), стремившимися предельно абстрагироваться от реалий окружающей советской жизни, Чертков поразил его именно свободой поэтической реакции на окружающую жизнь. Михаил Сухотин говорил о заслугах Черткова-литературоведа (в частности, вернувшего, совместно со своей женой Татьяной Никольской, к новой жизни творчество Вагинова). Всеволод Некрасов от лица поэтов лианозовского круга засвидетельствовал уважение, которое они всегда питали к Черткову и его кругу, однако выразил несогласие с тем, что с этого круга ведет отсчет русская неподцензурная литература (сославшись, в частности, на более раннее творчество Яна Сатуновского), а также не согласился и с мыслью Красовицкого об отказе от публикаций как основании творческой свободы - в частности, напомнил Некрасов, на определенном этапе существовала возможность публикаций в области детской литературы (и перевода, добавим от себя, - это, однако, существенно более позднее время, чем середина 50-х, когда существовала "группа Черткова"). Михаил Айзенберг выразил недоумение по поводу того, что ранние стихи Черткова - энергичные, социально активные - резко не похожи на поздние, "закрытые" и бесплотные; этот вопрос так и остался без ответа (возможно, потому, что никто из присутствующих не решился на очевидный: между двумя этапами поэтического творчества Черткова были пять лет лагеря). Фаина Гримберг отметила, что фигура Черткова интересна еще и как фигура антилиберального (еще более антилиберального) оппозиционера по отношению к антилиберальной власти, - и в этом смысле легко понять отсутствие близости с Бродским, принадлежавшим в идейном отношении к оппозиции либерально мыслящей. В заключение вечера Андреева и Хромов, по настоятельным просьбам публики, прочли по одному собственному стихотворению.

31.01. Авторник

Первый вечер "Подвального цикла" (куратор Данила Давыдов, вечера в самом деле будут проходить в подвальном помещении под постоянным залом клуба): вечер поэта Андрея Родионова. Тексты Родионова, как уже отмечалось (см. 22.10.99 и 4.02.00), подчас близки по стилистике к рэпу, в иных случаях скорее апеллируют к классической рок-балладе (в духе, скажем, Юрия Наумова), однако чаще всего доминирует в них все-таки пародийная нота - особенно в сочинениях "галактической темы", которая, как неоднократно заявлял по ходу вечера автор, в данном выступлении доминирует; иронические баллады "галактической темы" строятся у Родионова на гиперболизированных штампах советской и зарубежной фантастической литературы 60-70-х гг. (влюбленный робот, застрявший в космосе без надежды выбраться космолет и т.п.). Манера исполнения большинства текстов (под аккомпанемент двух гитар и Владимира Никритина в качестве перкуссиониста) вызвала ассоциации скорее с панк-роком, чем с рэпом (в некоторых случаях до боли напоминая ранние работы Виктора Цоя); радовал также имидж автора, надевшего на голову "шапочку инопланетянина" (с постоянно подрагивавшими пружинками-антеннами).

31.01. Проект О.Г.И.

Вечер поэта Евгении Лавут следовал, в основном, ее новой книге "Амур и другие", которая вот-вот выйдет в поэтической серии клуба и будет состоять из трех разделов: два из них включают соответственно стихи "земные" по темам и мотивам и стихи с определенными религиозными мотивами, а третий - старые стихи (первой половины 90-х), подвергшиеся в большинстве своем значительной переделке, в соответствии с общей эволюцией творческой манеры Лавут: от безукоризненно изящных иронических безделушек (хотя и не лишенных смутно прозреваемого двойного дна - немного в духе раннего Заболоцкого) к весьма свободным, иногда продуманно небрежным по форме, полным напряженного психологизма текстам нынешнего времени. Новая лирика Лавут перекликается то с Еленой Шварц, то с Еленой Фанайловой обостренным переживанием внутреннего дискомфорта, проецируемым на окружающую природную и бытовую реальность; интерес к античной ритмике и строфике напоминает аналогичные работы Григория Дашевского (впрочем, сапфическая строфа Лавут выглядит дальше от оригинала, чем у Дашевского, ввиду более хаотичного синтаксиса и отказа от пунктуации). В то же время Лавут никогда не заходит за весьма умеренные пределы в расшатывании стихового канона, как он сложился в 70-80-е у Михаила Айзенберга, Виктора Кривулина, той же Шварц, оставляя Марии Степановой простор для более радикальных действий в том же направлении.