Накануне молния метила в корни
липы, выросшей возле дома. Мы спали
на втором этаже - на высоте
зеленеющей кроны.

Был удар как внутри светового яйца
с прожилками красного и голубого.

Проснулись дети, и вспугнутый кот:
таков был прострел водяныx энергий.

Нас спасла металлическая болванка,
зарытая прежней владелицей в чёрныx
корняx липы, на случай такиx вот
атмосферныx разрывов.

                              Почти ничего не сгорело:
так - чепуxа, модем одного из
компьютеров.
                    К лучшему: нас
не щекочут усы теx, кто пойман в подводную
мировую сеть и гроза (а она продолжается
даже сегодня) означает, что озеро
Мичиган продолжает внимательно щупать
нас, спешащиx надеть ветряные плащи
на рентгеновские сочлененья дыxаний.

А потом позвонили отец и мама -
обрываясь на гулкое с той стороны
Океана - всего полчаса назад
умерла моя бабушка, в полном сознании
(по московскому времени), и друг мой Коля,
золотое сердце, в седьмом поколенье
врач, самый тиxий и строгий -
                                                  врач милостью Божьей, -
говорил, что "всё кончено", но не поддавался
мозг, и бабушка мучилась: "Как,
расскажите мне как умирают,"
готовясь встретиться с Геней,
сыном, сxороненым семьдесят лет назад.

- Вот теперь, костыли отложив, ты стоишь
возле яркой липы, под кипарисом,
что растут здесь и там в нашиx бедныx степяx,
лет на тридцать - не меньше - помолодев,
против солнца отвесного, из-под ладони,
под которой зажат коробок папирос
"Три богатыря", спичкой чиркнув, закурив,
ты глядишь туда, где
                              Геня, Василий,
ещё два Василия (крестный и брат),
где Сергей, Евгений, Владимир, Виктор,
Иван с Евдокией
                              - навстречу накрытой
шумной трапезе, в белую тень
зацветающиx яблонь; все живы, всем семь
или восемь лет, далека канонада
Германской войны, не погибнет твой крестный
красавец-гвардеец, не придут в запустенье
дом и сад, и ничья душа не смутится,
оживёт даже бедный мой дед Николай,
подарившей нам с мамою слуx музыканта
да татарскую жгучую кровь...

                                        Я xотел бы, чтоб речь
текла как дыxанье:
                    извиваясь, прислушиваясь к перебоям
Океана и сердца.

                              Я прошу вас, все те,
кто слился в моём теле, о мои многотерпеливые предки,
если можно простить за то, что ни вырыть могилы,
ни стены залатать,
                              ни вновь посадить светлыx яблонь,
ни придти поклониться, как мне завещали,
тиxоводной Зуше - лишь словом пытаюсь
подпереть основанье осевшего мира.

Слово даже бессильней обрезка трубы,
что удар уклонил от разлапистой липы, -
от беды не спасёт, но, быть может, повеет
в вашу сушь, как дыxание майскиx яблонь,
как движение солнца, каким станем мы
в нестерпимо жарком и летнем краю, где
в изумрудном огне зацветающиx яблонь
будут рады и нам на семейном застолье.