1

И в шесть часов утра метро забилось дыбом.
А цапля тонкая крылом укажет в небо.
И ты с печалию еврейской в глазе,
Который помнит о египетской заразе,
Порхнешь в последний остывающий вагон
И не останешься надолго мне врагом.

И в стороны два поезда уверенно поскачут,
Где там в моей квартире дева плачет,
Власы над маленьким портретом распустя,
Такое, в сущности, нелепое дитя.

Денисов же усы утер: о чечевица!
И в колесе судьбы натягивает спицы,
Насекомых вдумчиво сплетая на стекле.
И радуга сияет на крыле.

Но вспомним, братья, про таракан безусый,
Когда по переулкам серым, словно Бусов,
Мы пятимся, слепые, вслед
Слепому таракану, на обед.

И каждая витрина взрывается в мозгу,
И сутенера тень ложится в каждую строку,
Когда он прячет вдохновенное лицо
И с музой шепчется в подъезде, как кацо.

И дальше, дальше, меж прозрачных домов
Мы тащимся, ведомые холодным насекомым,
С лицом голодным, словно алкоголь,
Поэты нищие, как небо: рвань и голь.

Но вот усталый град тряхнул похмельной головою –
И злая птица побежит над бедною Невою!
И хрустнет ассигнация, как будто таракан,
И полыхнет в очах рассветная строка,
И солнце полыхнет по небу, словно водка...
И сгинет шестирук с глазами, как селедка.

2

Там было кладбище с холодным ветром.
Пришли сырые люди. Кто с цветами,
Кто плакать не хотел, но будто спал
И сны рассказывал прозрачной белке,
Присевшей на суку. И пили водку,
Ломали хлеб, крошили на могилу
И думали: засыпанный песком,
Он там давно не дышит. Песню
Затеяла синица молодая.
Ей хлеба кинули. Один сказал: смотрите,
Она поет, как он, и коротко и ясно,
Хоть слов не разобрать. Она же
В последний раз им пропищала что-то
И дальше полетела. А они,
Тяжелые, как Божья глина,
Пошли понуро и спокойно прочь,
О Боге рассуждая, как живые...

3

Вокруг вдовы мы, наконец, опять собрались.
Порхают губы над глухой бумагой.
И, как гадалка, сердцу шепчет что-то водка,
А сердце хлюпает и помнит: он, красивый,
Ведь был один из нас. Он нас любил.
Он думал, что всегда веселою толпой
Под жар и бульканье прекрасной водки,
Сияя и улыбкой и душой,
Пройдем по бесконечности – по жизни...
Мы все идем, идем, идем,
А он уже записывал слова
Иные, полые для каменного слуха,
Слова, где нет ни карканья, ни смеха,
Ни слез холодных, ни возвышенных, бесплодных
О нем каких-то кликов в закупоренном мире.