Недавно я посмотрела японский фильм "ПослеЖизнь". Там японцы умирают и попадают в контору, где архивные ангелы ставят перед ними следующую задачу: за пять дней вспомнить-выбрать из своей жизни такой день, в котором им бы хотелось провести всю оставшуюся вечность. Не обходится без конфузов - кто-то все откладывал счастье на будущее, которого, как выяснилось, не будет; кто-то прожил ряд одинаково-симпатичных, но никак не связанных со счастьем дней; чей-то выбор кажется ангелам столь убогим (скажем, поход в Диснейленд), что они подзуживают беднягу одуматься и передумать.
        Все причитающиеся фильму полтора часа я задавалась естественными вопросами: "А я? А у меня? Какой день?" Не обошлось без конфузов - дней оказалось бесстыдно много. Вернее, не дней, а кусочков, обрезков, отрывков, слайдов счастья. Целая непобедимая (ха-ха) армия. Так что я решила приготовить что-то вроде... шашлыка, что ли - из воспоминаний, нанизать сочные кусочки на.
        На поездки в Павловск и Пушкин. Начались они не помню когда, последняя произошла неделю тому.
        Сначала было золотое. Сентябрь, значит. И мамины волосы. Не в каком-нибудь там смысле, а в том, что рыжая она у меня. Рыжая-рыжая. Почему-то помню свою синюю курточку. Мама фотографирует, я кормлю белку печеньем, папа курит, статуи смотрят в сторону.
        Еще как-то зимой ездили. С Катькой. Катька - это мой Огарев, только тот был уродливый и с романтическими наклонностями, а Катька без наклонностей и Венера Полунощи. Мы съезжали с ледяных горок на ледяных десятилетних задницах и орали в упоении. Потом пили что-то горячее в привокзальном буфете.
        Предложение поехать в Царское Село было настойчивым лейтмотивом юности. Там жил - и живет - мой учитель, там жили - и живут - бабушка и дедушка моего первого долгоиграющего спутника. Визиты к ним обычно сочетались с вылазками в парк - царскосельские лебеди, туда-сюда. Никаких лебедей в Пушкине, конечно, нет, но нам их и не надо. Там, например, есть кладбище императорских лошадей, но это секрет - т-с-с-с! Еще хороши в Екатерининском парке закаты - бордовые, фиолетовые, чернильные. Редкий товар.
        К Царскому Селу относится также и воспоминание, которое я, вероятно, выбрала бы, если бы прижали меня серьезно те японские херувимы.
        Мы шли с тобой и шли с тобой и шли. И ты нес чушь, как всегда, и чушь почему-то была об Арсении Тарковском. И, Боже Правый, ты была моя. Мой.
        И пили что-то горячее в привокзальном буфете. Это был последний день до грехопадения, и то, что гуляли мы по саду - то есть по парку, - хорошо иллюстрирует мой победительно-дурной вкус при выборе декораций. Странный то был рай - в черных, голых деревьях, с выводками Серых Шеек, отставших от лета. Но яблоко нашлось. С коричневыми кровоподтеками от долгой жизни на дне моего рюкзака. Вот тебе и закуска.
        Жизнь прошла, как сказал поэт, и я тебя увидел. Я вернулась туда в январе этого года. До этого возращаться туда было так больно, что я успешно притворялась, что это не я. Хотя однажды мы с моим учителем сидели на скамейке и увидели птицу. Толстую и спокойную. Белую-белую, даже розовую.
        "Чайка? Нет... Ворона!.." - выдохнули мы. Вот вам и лебеди. Ворона подошла к нам и посмотрела равнодушно.
        А январьский денек был нарочито-тускл. Сед, как и мой учитель. Разговор дрыгался, он про одно, я про другое, обоим неловко. К тому же я слишком упивалась своей защищенностью от болезнетворного пейзажа. Мое новое, молодое еще счастье подтачивало цельность момента. Мне хотелось о тебе о тебе о тебе ничего ничего о себе. Вот уж у-местная цитата.Но про тебя - никому ни слова - как про кладбище императорских лошадей... Было холодно, как всегда бывает от счастья. А потом я уехала.