Эта книга* совершенно случайно попалась мне на глаза - благодаря неразборчивости одного из маленьких московских книжных, где зарубежную поэзию держат вперемешку с отечественной. Заглянув под обложку с неизвестным мне именем "Карл Любомирский", я неожиданно обнаружил не русского автора с экзотическими паспортными данными, а австрийского поэта (Karl Lubomirski).
        Манера лирико-философских миниатюр Любомирского покажется знакомой русским читателям: это очень похоже на Вячеслава Куприянова (разумеется же, на самом деле все наоборот: знаток немецкоязычной верлибрической традиции Куприянов близок в своей работе к школе, которой принадлежит Любомирский). Лучшие тексты сочетают в себе изящество и глубину - но не за счет изобретенного ad hoc парадокса, а благодаря точно увиденному парадоксу природы или культуры:

(Переводы большинства стихов в сборнике принадлежат известному и заслуживающему доверия мастеру - Елизавете Соколовой.)
        Религиозная тема возникает во многих стихах Любомирского, решенная в гуманистическом ключе - это, вообще говоря, совершенно особый сюжет: любовь к Богу сплошь и рядом в современном религиозном искусстве (а значит - попросту в сердцах и умах многих людей) строится по образцу любви к человеку и к людям, поскольку религиозное сознание возникает здесь не как данность современной человеку культуры, впитываемая им с молоком матери, а как благоприобретаемая, конструируемая реальность. Не исключено, что это неизбежно для любого современного религиозного искусства, желающего оставаться прежде всего искусством (во всяком случае, я рискнул бы отнести вышесказанное к великому Яну Твардовскому, который, как-никак, не только поэт, но и католический священник). Судите сами:

        Листая книгу Любомирского в разделах, занимаемых поэзией, постепенно, однако, настораживаешься: глубина ведь на один шаг отстоит от многозначительности. И многозначительность не замедляет явиться:

        Моностих - особенно коварная в этом отношении форма: мысли негде разбежаться; моностих, сваливающийся в афоризм (прозаический жанр в стихотворной форме), чреват глубокомыслием a la Козьма Прутков в особенности.

(Это два разных стихотворения, даже из разных книг Любомирского; оба перевода - Владиславы Агафоновой.)
        Банальность в философской лирике производит особенно тягостное впечатление: в лирике любовной при известном расположении духа можно отнестись к банальности снисходительно, подозревая за ней какой ни на есть личностно-неповторимый опыт переживания. Заподозрить личное открытие за сентенцией про время и вечность, конечно, можно, но родословная таких личных открытий уж больно прозрачным образом восходит к господину Журдену и крыловскому персонажу, постигшему, что веревка есть вервие простое.
        Стихи в книге Любомирского чередуются с прозой, в которой у полки книжного магазина разобраться уже не так просто. И тут читателя ждет неприятный сюрприз: короткие рассказы Любомирского (по большей части - притчи в весьма условных декорациях) соперничают глубокомысленной банальностью с худшими из его стихов. Нравоучение стоит колом в этих текстах, а незатейливые сюжетные ходы и, иногда, психологические наблюдения сиротливо болтаются на этом колу, как зачем-то нацепленные на скелет отдельные предметы одежды (впрочем, немногочисленные). Вот с горы в долину, где течет река, спускаются старец с близоруким послушником: послушник не видит реки и говорит, что ее там нет, а когда наконец путники достигают берега, старец говорит, что эта река, дескать, есть истина. А вот в лошадином табуне заводится настолько красивый жеребец, что кобылы не могут оторвать от него взгляда и забывают о поиске пропитания, - жеребца приходится забить, чтобы остальные лошади не пали, и живодер завершает историю эффектным приговором: "Белый и бесполезный, как снег". Вот некрасивый юноша, стремясь завоевать ветреную красавицу, создает в ее глазах образ человека абсолютно надежного и преданного - и добивается, в конце концов, не более чем роли конфидента в постигшей красавицу несчастной любви... Поверхностность этих текстов как-то даже удивительна: кажется, не было до них не только что Борхеса, но даже и Кафки, и перед нами - не слишком удачная попытка XIX века воспроизвести наивность классической притчи, такой двухходовый побег в прошлое.
        И подозрение это кажется вдвойне основательным после знакомства с открывающей книгу речью Любомирского "Столетие лжи": судя по ней, весь XX век австрийскому литератору хотелось бы вычеркнуть из истории. "Террористы и убийцы получают Нобелевские премии мира... Среди политиков нет ни одного профессионала, хотя ни один из них не в состоянии признаться в этом... Очень скоро станет явным чудовищное разложение, охватившее на Западе все органы власти и хозяйственные структуры... Все западные правительства имеют доступ к огромным деньгам, которые отмывает наркобизнес... Наука загнивает... Генная инженерия идет по опасному пути... Медицина, вместо того, чтобы бороться с болезнями, наживается на них... Если XX век и оставит после себя какие-нибудь произведения искусства, то это будут лишь перепевы старого, парочка инженерных сооружений да абстрактные работы нескольких духовных детей Зигмунда Фрейда..." - Вкратце так выглядит, по Любомирскому, современное состояние человечества.
        Оставим на совести австрийского писателя конкретные оценки (среди которых много забавного - вот хоть бы пассаж про выпестованных Фрейдом абстракционистов). В конце концов, вопли о всеобщем падении нравов сопровождают человечество на всем протяжении его истории - начиная, кажется, с одной из первых расшифрованных табличек с шумерской клинописью. Можно даже отказаться от вопроса о том, как при такой выдающейся оригинальности мышления поэту Любомирскому удаются иной раз действительно глубокие и самобытные стихи. Но вот что не дает мне покоя: зачем и почему с этой идейно-политической истерикой жаждет познакомить российского читателя издательство "Независимая газета"? Именно российского, которому достаточно заглянуть в передовицу газеты "Советская Россия", чтобы прочитать там все то же самое? И неужели без этой анафемы миновавшему столетию (а равно - без посредственной прозы) нельзя было напечатать нормальный сборник стихов нормального австрийского поэта?
        Боюсь, что ответ на мое недоумение содержится в самой книге, на обороте титула: там приведен внушительный перечень австрийских культурных инстанций, при поддержке которых осуществлено издание. И здесь мы выходим на гораздо более общую проблему.
        Единственный способ, которым сегодня может быть представлен на российской литературной сцене действующий зарубежный поэт, - это при мощной поддержке с его родины. Поддержку такую обыкновенно оказывают тамошние государственные или окологосударственные организации, ведающие культурой. Здесь, в России, им верят на слово. Но представьте себе на минуту, что российскому Министерству культуры доверили организовать и профинансировать издание лучших русских поэтов в Австрии! Легко вообразить, что и как будет напечатано. Отчего же мы полагаем, что секция искусств Канцелярии Бундесканцлера Австрийской республики имеет бОльшее отношение к искусству, чем наше Министерство культуры - к культуре?
        Я мало знаю о современной австрийской поэзии, но склонен в нее верить. Лично мне приходилось сталкиваться с нею лишь однажды: в октябре мы возвращались с поэтического биеннале в Льеже (где средний интеллектуальный уровень дискуссии был сопоставим с речью Карла Любомирского о "столетии лжи") вместе с австрийской поэтессой Лизой Майер (Lisa Mayer), подарившей мне на прощание книжку стихов. Я знакомился с этими стихами не без страха, боясь испортить впечатление от этой совершенно очаровательной женщины, увлеченно рассказывавшей о своих многочисленных детях, - и был безмерно обрадован, обнаружив в Майер блестящего, тонкого и неожиданного лирика. Вряд ли мне довелось случайно наткнуться на лучшего поэта Австрии - скорей всего, это просто свидетельствует о наличии достойной национальной поэтической традиции. Но как нам к ней прикоснуться, минуя Канцелярию Бундесканцлера? Как вернуть русской поэзии утраченные, по сути дела, за советские годы и жизненно необходимые ей навыки диалога с поэзией других стран? Не знаю...