В связи с мужественной тематикой нескольких литературных мероприятий последних недель хотелось бы коснуться вопроса о природе и статусе агрессии в литературно-художественном пространстве, возникающего в настоящий момент как в связи с тем, что Илья Кукулин называет внутренней акционностью поэзии ("От перестроечного карнавала к новой акционности", НЛО, #51), так и, например, в контексте проблематики некоторых акций клуба литературного перформанса.
        Природа агрессии в адрес культуры обычно бывает связана с крушением притязаний на идеологическую власть, достигнуть которой предполагалось путем ритуализации и как бы религиозной канонизации некоторых, условно говоря, "классицизирующих" стилистических приемов в искусстве. Агрессия может обнаружиться и тогда, когда терпит крушение сама идеологическая власть прежнего образца, построенная (как, например, в начале ХХ века) на ценностях государственного гуманизма, рационализма и гражданственности, поставленных под сомнение началом мировых войн и появлением на культурной сцене стихийных, популистски настроенных масс.
        Когда Марсель Дюшан поставил писсуар ("Фонтан") в помещении художественного музея, речь шла, в общем-то, о сходной агрессии. Однако в этом случае об агрессии шла речь, то есть Дюшан стремился, вероятно, привлечь внимание к проблеме ее возникновения.
        В нашем случае, когда, например, художница и поэтесса Света Литвак обещает напи́сать на пол во время выставки художника и поэта Андрея Монастырского и действительно неожиданно публично мочится в клубе ОГИ на ноги известному перформансисту, имеет место непосредственное проявление упомянутой агрессии.
        И это, на мой взгляд, создает своеобразную ситуацию в художественном пространстве, отличающуюся тем, что ряд авторов постоянно колеблются в широком диапазоне методов и приемов между "классицизирующией" ритуальностью и прямой реакцией агрессии в адрес культуры, двумя тенденциями, не имеющими, по-видимому, общего знаменателя в рамках доступной рациональной рефлексии.
        Акционный и особенно перформансный план существования эстетического высказывания, план театрализованной демонстрации, вообще говоря, позволяет целиком предъявить зрителю элементы проблемы, которые сам автор по тем или другим причинам не может интегрировать в плане сознания.
        Вместе с тем, рефлексия в жанре перформанса предъявляет, на мой взгляд, некоторые специальные требования к аудитории.
        В частности, перформанс требует от зрителей значительной солидарности. И лучше если эта крепкая солидарность будет мужской, либо женской, можно – национальной, в настоящий момент очень хороша именно мужская.
        Эпоха отличающихся большой жестокостью локальных военных конфликтов заметно повысила популярность определенных брутальных стереотипов мужского поведения. Интересно, что этот способ солидаризоваться с властью сохраняет привлекательность даже тогда, когда реальная политическая власть стыдливо принимает очертания подчеркнуто безличные, системные, далекие от персонифицированной мужественности.
        Брутальная мужская солидарность основывается на искаженном типе мужественности, проявляющейся, например, как пьяный дебош, либо как агрессия и террор, направленные, прежде всего, на противоположный пол, особенно когда для поднятия духа требуется примерная демонстрация мужества и мужской солидарности. (И снова вспоминается проницательный Марсель Дюшан, его знаменитая инсталляция с картиной, изображавшей написанный на фоне прекрасного пейзажа труп красивой женщины, убитой или изнасилованной. Картина была выставлена в музее таким образом, что увидеть ее можно было лишь приложив глаз к подобию замочной скважины в деревянной двери.)
        Интересно, что в том случае, когда степень проявления девиантной солидарности достаточно высока, становится возможным возобновление прежних претензий на власть, однако качество этих претензий меняется, оказываясь либо откровенно циничным, либо глубоко иррациональным и даже трагичным в своей абсурдной чрезмерности.
        Большим поэтом трагичности ставших уже полностью иррациональными притязаний на власть и моральное превосходство обнаруживает себя, на мой взгляд, в стихотворных циклах последних лет Дмитрий Воденников. И получается это у Воденникова хорошо, потому, вероятно, что, говоря словами самого Воденникова, "стихи иногда растут шапками вверх, иногда – шапками вниз".
        Можно отчасти согласиться с Ильей Кукулиным, когда он в упомянутой статье, говоря о Курехине, дававшем интервью, "в которых периодически говорил прямо и без иронии о важных для него вещах; при этом он говорил о них среди провокаций и шуток, как если бы это была еще одна провокация и шутка," – добавляет: "Вероятно, здесь есть еще одна составляющая: изменение модальности речи..., придание своей речи тотальной необязательности и готовности ... к прямому высказыванию".
        Вместе с тем, известная мысль о неразличении качества художественного текста, якобы свойственном постмодернистской литературе, может существовать, на мой взгляд, лишь как один из вариантов культурной агрессии, который не стоит смешивать с изменением модальности высказывания и готовностью к прямому высказыванию, вызванной стремлением к поэтическому осмыслению документального материала.
        Однако хотелось бы обратить внимание еще на одно условие возникновение внутренней акционности поэтического высказывания – на наличие в нем антиномий, не поддающихся приведению к общему рациональному знаменателю, например, желания говорить одновременно и от имени самых возвышенных и от имени самых низменных чаяний.
        Наконец, можно, предположить, что если одним из элементов этой антиномии окажутся властные притязания определенного возвышенного рода, а другим – известная культурная агрессия, находящая выражение в форме, так сказать, "прямого высказывания", то почти с непременностью в сочувствующей аудитории, в поле, условно говоря, "тотальной необязательности" возникнет, как своего рода санкция властных претензий, сюжет мужской солидарности известного брутального образца, которому, кстати сказать, и женщины вовсе не чужды.
        В этом случае агрессия в адрес культуры, связанная с невозможностью удовлетворения идеологических властных претензий, вероятно, охотно воспользуется (скорее как предлогом) складывающимся в акционном поэтическом пространстве статусом прямого высказывания.