ПОЛИТИКУ

По просьбе Аркадия Блюмбаума; – на следующий вечер с Зиной и Евгением Павловым при молдавском вине Cabernet Sauvignon (Vino Vitis), рассеянные разговоры о Новой Зеландии.

Когда ты, политик, сны разговариваешь по тетради,
потому что остальное грифелем страшит ночью, синим,
и крошки не пленяют, ни сброшенная одежда, ни двери,
ни вены на икре, ни глаза, ни стекло во льнах эгейских –
Стимфалийские соловьи свищут тебе безвозмездно,
и кто-то думает перед сном, что ты прежде когда-то
играл в круглый футбол, бил колено вдребезги,
был ливень на головы, но никто не был помазан, алмазный...

но сколько детского горя в глине было,
которая повиликой нас обвивала, политик,
сколько нежной боли было в сыпучем гравии, хрусте; потом
к ручью мчались через воскресный народ, и народ не ведал
о том, что мы проиграли, но, может быть, мы тогда победили, –
протоколы истлели в цементных чертогах;
не помню, зачем вечер над столом стлался, когда
ты стащила с себя джинсы и попросила книгу за это,
название которой забыл... – а сосны ночью? Политик,
не забывай, как тащил головастиков из дождевой бочки.
Там водоросли – фригийской, пентатоновой мелочью,
а ты себя видел и пытался яхту пустить в водоеме,
глубина его превышала тебя (ты бы там захлебнулся),
а ширина была так, по пояс, что кораблик казался хлебным,
а потом пустые годы, стройные, как стропила пожара.

Не окончанье ли явное подвигло тебя угодить не в малину,
но в сухие листы, по пересчету косы под клевер. Плакал ли ты,
когда понимал, что голоса тех к тебе не доносятся. То есть,
они доносились, звали на ужин, домой, но шли как бы сквозь,
потому и решил, что воспрянешь и все будет сделано,
наденешь пиджак, прочтешь историю о героях, но мята
тебе говорила, что много печали, никого нет, мать там,
откуда малина, сухие кусты, жуки златые зовут откуда,
но чему никто не откликнется, потому что другие сезоны,
а ты давно взрослый, политик, ты – мыслишь законы,
забывая, что правил не понял простой математики;
так и в школе, где впервые вдруг ощутил запах соседки по парте,
когда империи рушатся, словно мел на доске дочерней,
когда платье тебе не досталось, а если осталось, то никому.

Где ты не то чтобы проиграл, просто здесь не успеть,
устал, то есть, когда ты пришел, никого уже не было,
кроме куста бересклета, белой малины, закрашенных окон.
Вот откуда, когда уходим, ты возникаешь, недоуменья полон,
будто мести, – было бы просто говорить о футболе,
продули сдуру. Чрезмерно небо. Деньги не поддаются терпенью.
Из нас кто-то изводит – имя, склонение. Неким доступно
одно сновиденье, другим два: различия никакого –
одно им видится, чердак, жара лета, медлительные руки,
                              снимающие паутину с ладони ветра.